Добавить в моё избранное
135 мин, 41 сек 13183
Присосался к ней обметанным ртом, и Абель смотрел, как уровень прозрачной жидкости в бутылке ползет сверху вниз, как столбик ртути в термометре. Он поймал себя на мысли о количестве воды — а что, если ее мало, что, если им нечего будет пить, что, если ему не достанется? Мысль была настолько страшна и одновременно неблагородна, что Абель судорожно втянул воздух с каким-то хлюпающим звуком — и Адам, понявший этот звук иначе (хотя тоже совершенно правильно), прервал поцелуй с бутылкой и сунул ее в руки брату. Сушняк есть сушняк. Человек в состоянии сушняка еще не в силах думать ни о чем, кроме собственной жажды.
— Что делать будем? — с напором спросил Адам, который обрел способность соображать, попив воды. Абель не ответил — он понимал, что спрашивает брат вовсе не его, а самого себя, и нужно дать ему время подумать. Потому что Адам был ловкий, умный и удачливый, он никогда не попадал в по-настоящему безвыходные ситуации, он и сейчас готов был через некоторое время выдать деятельное решение — в отличие от Абеля, который с удовольствием сейчас закрыл бы глаза и провалился обратно в неведение. Поэтому он похлопал ресницами, изображая полную покорность брату, старшему и решительному. О вчерашней драке он помнил смутно, но все, что помнилось, казалось таким страшным, что разум отказывался об этом думать. Однако Абель не мог просто смотреть на Адамские руки — широкие, мозолистые и грязные — притом не вспоминая, что эти самые руки могут сделать очень больно.
Адам вскочил, побежал к воде. Бег его скорее напоминал ковыляние, но какой уж есть. Абель сидел, подвернув под себя ноги; он дрожал от холода во влажноватой одежде и тревожно глядел, как тот мечется по острову. Обойдя крохотную луду по четырем сторонам, тщетно вглядываясь в туманную морскую даль, старший брат наконец вернулся и уже нормальным, атаманским голосом принялся излагать ситуацию.
Значит, так. Поблизости никаких островов не видать. Их луда — самый обычный чаячий камень, вернее — несколько валунов, засиженных птицами. На самой вершине — жалкая поросль мха, и — единственная добрая новость — пресная вода: дождевая лужица в глубокой трещине. Пресная вода — это хорошо: сколько бы нам ни пришлось ждать, когда нас хватятся и подберут, от жажды мы страдать не будем. А ждать придется, потому что ни малейших следов моторки на островке не обнаружено: что бы от нее ни осталось, все унесло или погребло в себе море.
И да, конечно — самое главное из обстоятельств на нынешний момент: туман слегка рассеялся, но серая дымка все так же висела сплошным пологом от однотонного неба до самой воды, и горизонта не было — где-то в мутном далеке вода, должно быть, превращалась в небо. Но ни о какой земле речь по-прежнему не шла. Так что местонахождение чаячьего островка, широта и долгота в водах Северного моря и количество километров до ближайшей суши оставались в прямом смысле слова покрыты туманом неизвестности.
Слушая сводку новостей, Абель растирал замерзшие руки. Он был молод и еще не умел верить в настоящую беду, но что-то в голосе брата задевало его и пугало так сильно, что сердце колотилось где-то в горле.
— Вряд ли нас занесло слишком далеко, — уверенно говорил Адам, а Абель смотрел на него перепуганными глазами, потому что видел: его брат боится. Его брат, атаман, который однажды на спор переплыл осенью залив и вернулся, держа во рту камешек с дальнего мыса, сувенир для Хелены — сейчас боялся чуть ли не до заикания. Почему, хотел спросить Абель, почему ты думаешь, что мы не слишком далеко? Ведь мы были пьяны, могли перепутать направление ветра и волн и не меньше трех часов, уже после обнаружения ошибки, на всем ходу нестись в открытое море! Но он не спросил, конечно. Пугать самого себя — дело дурное, а пугать старшего брата — еще хуже.
Он улыбнулся замерзшим ртом и сказал вместо того, что хотел сказать:
— Вот будет посмешище, если окажется, что мы сидим и трясемся в трех метрах от Острова!
Адаму не давали покоя длинные ноги. Он снова вскочил, забегал по островку. Бегать хорошо — мало того, что согреваешься, так еще и видимость деятельности создается, подумал Абель и потопал вслед за братом. С левой ногой было что-то не так — ушиб колено, то ли в драке, то ли раньше, когда их обоих било о берег волнами… В поперечнике жалкая луда оказалась в тринадцать шагов — Абелевских, конечно. Длиной немного больше. Да еще был у нее отрог, длинный, как сопля, в прилив полностью закрываемый волнами; обкатанный каменный «нос» в общем-то кварцевого островишки оказался черным, как свежеположенный асфальт, и в гладком базальте под ногами проглядывали красные ягодки гранатовых вкраплений. Абель в детстве очень любил такие камни — он мог часами выковыривать ножом крупинки гранатов из более мягкой породы, собирать их в кулачок. В своем детском мире он был рудознатцем, старателем, добытчиком золота и драгоценных камней — и то, что винно-красные неровные комочки никакой ювелирной ценности не имели, он не знал и знать не желал.
— Что делать будем? — с напором спросил Адам, который обрел способность соображать, попив воды. Абель не ответил — он понимал, что спрашивает брат вовсе не его, а самого себя, и нужно дать ему время подумать. Потому что Адам был ловкий, умный и удачливый, он никогда не попадал в по-настоящему безвыходные ситуации, он и сейчас готов был через некоторое время выдать деятельное решение — в отличие от Абеля, который с удовольствием сейчас закрыл бы глаза и провалился обратно в неведение. Поэтому он похлопал ресницами, изображая полную покорность брату, старшему и решительному. О вчерашней драке он помнил смутно, но все, что помнилось, казалось таким страшным, что разум отказывался об этом думать. Однако Абель не мог просто смотреть на Адамские руки — широкие, мозолистые и грязные — притом не вспоминая, что эти самые руки могут сделать очень больно.
Адам вскочил, побежал к воде. Бег его скорее напоминал ковыляние, но какой уж есть. Абель сидел, подвернув под себя ноги; он дрожал от холода во влажноватой одежде и тревожно глядел, как тот мечется по острову. Обойдя крохотную луду по четырем сторонам, тщетно вглядываясь в туманную морскую даль, старший брат наконец вернулся и уже нормальным, атаманским голосом принялся излагать ситуацию.
Значит, так. Поблизости никаких островов не видать. Их луда — самый обычный чаячий камень, вернее — несколько валунов, засиженных птицами. На самой вершине — жалкая поросль мха, и — единственная добрая новость — пресная вода: дождевая лужица в глубокой трещине. Пресная вода — это хорошо: сколько бы нам ни пришлось ждать, когда нас хватятся и подберут, от жажды мы страдать не будем. А ждать придется, потому что ни малейших следов моторки на островке не обнаружено: что бы от нее ни осталось, все унесло или погребло в себе море.
И да, конечно — самое главное из обстоятельств на нынешний момент: туман слегка рассеялся, но серая дымка все так же висела сплошным пологом от однотонного неба до самой воды, и горизонта не было — где-то в мутном далеке вода, должно быть, превращалась в небо. Но ни о какой земле речь по-прежнему не шла. Так что местонахождение чаячьего островка, широта и долгота в водах Северного моря и количество километров до ближайшей суши оставались в прямом смысле слова покрыты туманом неизвестности.
Слушая сводку новостей, Абель растирал замерзшие руки. Он был молод и еще не умел верить в настоящую беду, но что-то в голосе брата задевало его и пугало так сильно, что сердце колотилось где-то в горле.
— Вряд ли нас занесло слишком далеко, — уверенно говорил Адам, а Абель смотрел на него перепуганными глазами, потому что видел: его брат боится. Его брат, атаман, который однажды на спор переплыл осенью залив и вернулся, держа во рту камешек с дальнего мыса, сувенир для Хелены — сейчас боялся чуть ли не до заикания. Почему, хотел спросить Абель, почему ты думаешь, что мы не слишком далеко? Ведь мы были пьяны, могли перепутать направление ветра и волн и не меньше трех часов, уже после обнаружения ошибки, на всем ходу нестись в открытое море! Но он не спросил, конечно. Пугать самого себя — дело дурное, а пугать старшего брата — еще хуже.
Он улыбнулся замерзшим ртом и сказал вместо того, что хотел сказать:
— Вот будет посмешище, если окажется, что мы сидим и трясемся в трех метрах от Острова!
Адаму не давали покоя длинные ноги. Он снова вскочил, забегал по островку. Бегать хорошо — мало того, что согреваешься, так еще и видимость деятельности создается, подумал Абель и потопал вслед за братом. С левой ногой было что-то не так — ушиб колено, то ли в драке, то ли раньше, когда их обоих било о берег волнами… В поперечнике жалкая луда оказалась в тринадцать шагов — Абелевских, конечно. Длиной немного больше. Да еще был у нее отрог, длинный, как сопля, в прилив полностью закрываемый волнами; обкатанный каменный «нос» в общем-то кварцевого островишки оказался черным, как свежеположенный асфальт, и в гладком базальте под ногами проглядывали красные ягодки гранатовых вкраплений. Абель в детстве очень любил такие камни — он мог часами выковыривать ножом крупинки гранатов из более мягкой породы, собирать их в кулачок. В своем детском мире он был рудознатцем, старателем, добытчиком золота и драгоценных камней — и то, что винно-красные неровные комочки никакой ювелирной ценности не имели, он не знал и знать не желал.
Страница
14 из 37
14 из 37
