Добавить в моё избранное
127 мин, 27 сек 9288
Как будто отлучились по нужде и вернулись. Или за порцией питья сбегали. И ни возни за стенами, ни поджога уборной, ни вертепа со свистопляской не было. Из карманов полушубка Данилова торчали бутылки с коктейлем.
— Слезай, слезай, — повторил Данилов и тряхнул лестницу. — У тебя в печи потухло.
Павел, помня о предыдущем падении, крепче вцепился в крюк. Подумал, не удрать ли через окно. Но с той стороны стены лестницы, разумеется, не было, а прыгать с такой высоты на отмостки казалось опасным: запросто можно было ноги переломать. И, погасив мысль, следуя настойчивому приглашению Данилова, он слез.
— Ну вот, принимай обратно гостей. Растопыривай объятья, — сказал Данилов, распахивая свои. Но не дождавшись ответных, с размаху хлопнул Борисова по спине, так что Павел присел: затекшие ноги держали его еще не вполне твердо.
— Не знаю, что уж вам там, на лестнице, грезилось, — сказал Сережечка. — Богатое, но больное воображение бывает присуще трусам и подлецам. Не помню, кто из ваших сказал: трус никогда не бывает один.
«Из н а ш и х? — мелькнуло у Павла. — Кто бы это мог?»
— С глюками не бывает полного одиночества, — перефразировал Сережечка предыдущее высказывание.
— Так это мне что — грезилось? — Павел еле выдавил из себя этот вопрос.
— Это у тебя голова гниет, — сказал Данилов. — Голова начинает первой гнить, а умирает последней.
— Да но ведь… там…
— Полно вам нервничать. Везде искать исчадий, пугаться и нас пугать, — сказал Сережечка. — Ну, сгорел Отхожий Дворец… Первобытные бытовые условия сделались еще первобытней, только и всего.
— Я вижу, он пока что в прострации, — сказал Данилов. — Дай-ка лопату, коллега.
Он открыл топку и принялся довольно ловко швырять уголек, беря на лопату ровно столько, чтоб не ссыпалось на пол, но и не мало, чтоб лишних движений не делать зря.
— Это ничего… Дело привычное… — бормотал Данилов, в то время как Павел пытался отнять у него лопату. Неловко было ему, что этот пришлый работает вместо него. Данилов от него уворачивался. — Мы, кочегары… сливки общества… золотые слитки его… пополняем прииски преисподней… греем галактики… Нам кочегары очень нужны… работа какая хошь… повременная… сдельная… с перерывами на аперитив… и посмертный почетный знак «Кочегар качества»…
Он подгреб то, что все-таки уронил — получилось не больше лопаты — и швырнул в пекло. Прикрыл дверцу.
— Вот так…
Удивительно вел себя телефон. Он был виден в открытую дверь, но Павел старался не обращать на него внимания, устав от странностей этой ночи. Аппарат словно бы ожил — изгибался, раздувался, корчился — будто пытаясь самостоятельно что-то сказать, но был безъязыкий, или, наоборот, изо всех сил противясь нахлынувшему. Наконец не выдержал и заверещал так, что Данилов лопату выронил, а Сережечка бросился к нему со всех ног.
— Да. Да, — сказал он. — Да, нашли. — В интонациях его голоса, да и в позе самой, угадывалось почтение. Сдержанное, без подобострастия. Диктуемое субординацией. Данилов тоже подобрался и выправил нос на своем насесте, поспешно взглянув на себя в зеркало. — Последний. И последующие за ним. Вывихнуться? Так не говорят, патрон. Свихнуться…
И холодом веяло… Но несмотря на то, что его почти заморозило, Павел спросил:
— Так вы… Это все-таки… кто?
— Тс-с-с… — приложил палец к губам Данилов. — Это шеф позвонил. Такой суперсупостат, что и не вышепчешь. Велит поскорее тута заканчивать. Он бы и сам пришел, да ножка крива.
— К… кто?
— Бес в пальто. Неопознанный небесный промысел — вот кто. Мы же его покорные слуги. Ликбез — слыхал? Ликвидация безобразий, — пояснил он.
Сережечка тем временем положил трубку и взглянул на Борисова как-то совсем не по-здешнему. В чем заключалась нездешность его взора, сказать было трудно. Но Павел очень явственно эту постустороннесть почувствовал.
— Это сразу разумом не понять, — продолжал рассекречиваться Данилов. — Непонятное невероятно. Мы же вероятны вполне. Можешь считать, что мы Исполнительный Комитет. Можем что-нибудь для тебя исполнить — арию или танец, «Сударушку» или «Дубинушку», например. — Он даже сплясал для наглядности. — Понял теперь? Не понял…
— Налей-ка, брат, за успех, — сказал Сережечка.
— Новеллу про голую бабу слышал? Воспринял? — спросил Павла Данилов, выливая в два стакана коктейль. — Есть, видишь ли, догадка, что ты тоже сунул свой совок. Что этот инцидент, наводящий на выводы, и к тебе имеет касательство. И твои скромные похождения, вернее, слухи о них, куда надо дошли. Нет, зря я расписался в своем расположении к тебе.
— А я бы не стал расписываться, я б погодил, — сказал Сережечка. — Впрочем, есть версия, что сей кочегар в процессе надругательства не участвовал, а только пиджаки подстилал. Не взяли в долю. Поэтому близко не подходил, приставал на расстоянии.
— Слезай, слезай, — повторил Данилов и тряхнул лестницу. — У тебя в печи потухло.
Павел, помня о предыдущем падении, крепче вцепился в крюк. Подумал, не удрать ли через окно. Но с той стороны стены лестницы, разумеется, не было, а прыгать с такой высоты на отмостки казалось опасным: запросто можно было ноги переломать. И, погасив мысль, следуя настойчивому приглашению Данилова, он слез.
— Ну вот, принимай обратно гостей. Растопыривай объятья, — сказал Данилов, распахивая свои. Но не дождавшись ответных, с размаху хлопнул Борисова по спине, так что Павел присел: затекшие ноги держали его еще не вполне твердо.
— Не знаю, что уж вам там, на лестнице, грезилось, — сказал Сережечка. — Богатое, но больное воображение бывает присуще трусам и подлецам. Не помню, кто из ваших сказал: трус никогда не бывает один.
«Из н а ш и х? — мелькнуло у Павла. — Кто бы это мог?»
— С глюками не бывает полного одиночества, — перефразировал Сережечка предыдущее высказывание.
— Так это мне что — грезилось? — Павел еле выдавил из себя этот вопрос.
— Это у тебя голова гниет, — сказал Данилов. — Голова начинает первой гнить, а умирает последней.
— Да но ведь… там…
— Полно вам нервничать. Везде искать исчадий, пугаться и нас пугать, — сказал Сережечка. — Ну, сгорел Отхожий Дворец… Первобытные бытовые условия сделались еще первобытней, только и всего.
— Я вижу, он пока что в прострации, — сказал Данилов. — Дай-ка лопату, коллега.
Он открыл топку и принялся довольно ловко швырять уголек, беря на лопату ровно столько, чтоб не ссыпалось на пол, но и не мало, чтоб лишних движений не делать зря.
— Это ничего… Дело привычное… — бормотал Данилов, в то время как Павел пытался отнять у него лопату. Неловко было ему, что этот пришлый работает вместо него. Данилов от него уворачивался. — Мы, кочегары… сливки общества… золотые слитки его… пополняем прииски преисподней… греем галактики… Нам кочегары очень нужны… работа какая хошь… повременная… сдельная… с перерывами на аперитив… и посмертный почетный знак «Кочегар качества»…
Он подгреб то, что все-таки уронил — получилось не больше лопаты — и швырнул в пекло. Прикрыл дверцу.
— Вот так…
Удивительно вел себя телефон. Он был виден в открытую дверь, но Павел старался не обращать на него внимания, устав от странностей этой ночи. Аппарат словно бы ожил — изгибался, раздувался, корчился — будто пытаясь самостоятельно что-то сказать, но был безъязыкий, или, наоборот, изо всех сил противясь нахлынувшему. Наконец не выдержал и заверещал так, что Данилов лопату выронил, а Сережечка бросился к нему со всех ног.
— Да. Да, — сказал он. — Да, нашли. — В интонациях его голоса, да и в позе самой, угадывалось почтение. Сдержанное, без подобострастия. Диктуемое субординацией. Данилов тоже подобрался и выправил нос на своем насесте, поспешно взглянув на себя в зеркало. — Последний. И последующие за ним. Вывихнуться? Так не говорят, патрон. Свихнуться…
И холодом веяло… Но несмотря на то, что его почти заморозило, Павел спросил:
— Так вы… Это все-таки… кто?
— Тс-с-с… — приложил палец к губам Данилов. — Это шеф позвонил. Такой суперсупостат, что и не вышепчешь. Велит поскорее тута заканчивать. Он бы и сам пришел, да ножка крива.
— К… кто?
— Бес в пальто. Неопознанный небесный промысел — вот кто. Мы же его покорные слуги. Ликбез — слыхал? Ликвидация безобразий, — пояснил он.
Сережечка тем временем положил трубку и взглянул на Борисова как-то совсем не по-здешнему. В чем заключалась нездешность его взора, сказать было трудно. Но Павел очень явственно эту постустороннесть почувствовал.
— Это сразу разумом не понять, — продолжал рассекречиваться Данилов. — Непонятное невероятно. Мы же вероятны вполне. Можешь считать, что мы Исполнительный Комитет. Можем что-нибудь для тебя исполнить — арию или танец, «Сударушку» или «Дубинушку», например. — Он даже сплясал для наглядности. — Понял теперь? Не понял…
— Налей-ка, брат, за успех, — сказал Сережечка.
— Новеллу про голую бабу слышал? Воспринял? — спросил Павла Данилов, выливая в два стакана коктейль. — Есть, видишь ли, догадка, что ты тоже сунул свой совок. Что этот инцидент, наводящий на выводы, и к тебе имеет касательство. И твои скромные похождения, вернее, слухи о них, куда надо дошли. Нет, зря я расписался в своем расположении к тебе.
— А я бы не стал расписываться, я б погодил, — сказал Сережечка. — Впрочем, есть версия, что сей кочегар в процессе надругательства не участвовал, а только пиджаки подстилал. Не взяли в долю. Поэтому близко не подходил, приставал на расстоянии.
Страница
33 из 41
33 из 41
