Добавить в моё избранное
127 мин, 27 сек 9294
Только бы плита на него не рухнула. Только б не потревожить ее, не потянуть за собой. Сдвинется вниз — пополам переломит. Лучше уж в таком случае от Сережечки легкую смерть принять.
Пиджак был не самый лучший. Он бы его давно выбросил, да вот пригодился в качестве спецодежды. Только бы удалось протиснуться. Только бы выбраться отсюда, а уж пиджак… Пиджак… Что, однако, они про пиджак? Он замер — что-то вдруг грудь стиснуло. То ли дух захватило, то ли холодом обдало. То ли сердце удар-другой пропустило.
А ведь действительно, был такой случай. С пиджаком и другими последствиями. Пиджак потом делся неизвестно куда. Может быть, в топку выбросили. Вместе с ее одеждой — этой, как ее… Два, или нет — три года тому назад. Давнее, хорошо остывшее прошлое. Но ведь он не трогал ее. Он даже с табуретки за все это время ни разу не встал.
Как сквозь туман… Как сквозь морозный пар с улицы в кочегарку. Шваброй ее в спину: отсюда — туда. Лопатой по голой обвислой заднице… «Вы чё, пацаны, — хватаясь пальцами за косяки. — Чё попало… Нет, чё попало какое-то»…
Действительно, исчезла она. С той поры ее больше никто не видел. И не интересовался ею никто. Она ведь и впрямь замерзнуть могла. Голая, мокрая — на мороз. Вероятно, была пьяна. Они же, ее выталкивая, думали: весело будет. Стучалась, наверное. Еще не веря в беду. Думала: пошутили и будет. Вы чё, пацаны. А они забыли про нее напрочь. Так то ж не сознательно, не со зла.
Нет, он ни при чем. Он даже с табуретки не мог приподняться — пьяный был.
Наверное, думали, что добежит. Обитала она в ближайшем доме. У нее, как у дворничихи, комната там была. Только без ванной. Так что мыться она в кочегарку ходила. Вот и лицо ее он припомнил. Широкоротая, частично беззубая, пьющая — лет тридцати. Безобразная, образно говоря. Постеснялась она, наверное, голой в свою каморку идти. Предпочла замерзнуть. Звали ее Ханум-Хана.
А он, внимая Сережечкиной новелле — прекрасной ее себе представлял. Да и там, на балконе, красивая грезилась. Может, эти двое что-то напутали? Был еще один, совершенно другой случай, произошедший не с ним?
Вовка, Юрка, Елизаров и я… Трое из них ныне покойники. Расплатились женихи за свои грехи.
Пока она мылась, ее одежду Юрка собрал и в топку бросил. А что кроме этого было — бес его знает. Юрка тогда с Елизаровым в паре дежурил, Елизаров по какому-то поводу всех угощал, мы же с Вовкой с дневной смены остались. Мы тогда все в той котельной работали. Совершенно в другом квартале.
Он даже застонал от непоправимости ими содеянного, живо представив себе эту Ханум. Все это было, было, было и не убыло до сих пор. Вот и мне погибать теперь под этой плитой.
Стало вдруг тошно и душно. В ушах возник посторонний звук, словно кто-то быстренько тренькал на балалайке. Сверху в щель проникал не только свет, но и шум, словно там поднималась суматоха. Чей-то пронзительный вопль дополнял звукоряд. Несомненно, наверху были и суетились люди, много людей.
— Я… я… Эй… — пытался дать знать он о себе.
Он дернулся, рванулся вперед, обхватив впереди себя руками трубу и подтягивая вдоль нее туловище. Пиджак затрещал, но ему удалось продвинуться сантиметров на пять. Он повторил маневр. Появилась надежда, что все обойдется. Все образуется, мир образумится. Только бы задница протиснулась в это игольное ушко.
Она протиснулась. Но он уже понимал, что ничего не образуется, не обойдется. Не сойдет с рук.
Через пару минут уже не столь напряженных усилий он очутился в колодце, аккуратно свалившись в него вниз головой. Трубы разбегались на четыре стороны под прямым друг к другу углом. Сам колодец был неглубок — вряд ли глубже полутора метров, но был он намного просторней, чем узкий лоток, из которого он только что вылез. Другие три были еще уже, так что с мечтой незаметно убраться по ним как можно дальше отсюда пришлось распрощаться.
Вверху, на земной поверхности нарастала суета. Сигналили машины, слышен был отчетливый вой пожарной сирены, раздавались человеческие голоса различной степени накала. Сразу несколько человек распоряжались каким-то аварийным процессом.
— Мы его, понимаешь, пеной, а он только пуще возрос. Словно спиртом этот огонь спрыснули, — донесся до Павла голос пожарного.
Вероятно, горела котельная. Едкий запах гари проникал под землю сквозь щели в щите. Сквозь те же щели сочился утренний свет. Раздались множественные возгласы, предупредительные, предлагающие поберечься, как бывает при чрезвычайных, но предвиденных ситуациях, и тут же продолжительный грохот покрыл весь этот гам, земля дрогнула, как если бы развалился дом — сначала обрушился потолок, и сразу вслед за ним — кирпичные стены.
Но все это доходило до Борисова как сквозь сон, как сквозь пелену тумана, и было не более, чем периферийный фон, почти не фиксируемый сознанием.
Пиджак был не самый лучший. Он бы его давно выбросил, да вот пригодился в качестве спецодежды. Только бы удалось протиснуться. Только бы выбраться отсюда, а уж пиджак… Пиджак… Что, однако, они про пиджак? Он замер — что-то вдруг грудь стиснуло. То ли дух захватило, то ли холодом обдало. То ли сердце удар-другой пропустило.
А ведь действительно, был такой случай. С пиджаком и другими последствиями. Пиджак потом делся неизвестно куда. Может быть, в топку выбросили. Вместе с ее одеждой — этой, как ее… Два, или нет — три года тому назад. Давнее, хорошо остывшее прошлое. Но ведь он не трогал ее. Он даже с табуретки за все это время ни разу не встал.
Как сквозь туман… Как сквозь морозный пар с улицы в кочегарку. Шваброй ее в спину: отсюда — туда. Лопатой по голой обвислой заднице… «Вы чё, пацаны, — хватаясь пальцами за косяки. — Чё попало… Нет, чё попало какое-то»…
Действительно, исчезла она. С той поры ее больше никто не видел. И не интересовался ею никто. Она ведь и впрямь замерзнуть могла. Голая, мокрая — на мороз. Вероятно, была пьяна. Они же, ее выталкивая, думали: весело будет. Стучалась, наверное. Еще не веря в беду. Думала: пошутили и будет. Вы чё, пацаны. А они забыли про нее напрочь. Так то ж не сознательно, не со зла.
Нет, он ни при чем. Он даже с табуретки не мог приподняться — пьяный был.
Наверное, думали, что добежит. Обитала она в ближайшем доме. У нее, как у дворничихи, комната там была. Только без ванной. Так что мыться она в кочегарку ходила. Вот и лицо ее он припомнил. Широкоротая, частично беззубая, пьющая — лет тридцати. Безобразная, образно говоря. Постеснялась она, наверное, голой в свою каморку идти. Предпочла замерзнуть. Звали ее Ханум-Хана.
А он, внимая Сережечкиной новелле — прекрасной ее себе представлял. Да и там, на балконе, красивая грезилась. Может, эти двое что-то напутали? Был еще один, совершенно другой случай, произошедший не с ним?
Вовка, Юрка, Елизаров и я… Трое из них ныне покойники. Расплатились женихи за свои грехи.
Пока она мылась, ее одежду Юрка собрал и в топку бросил. А что кроме этого было — бес его знает. Юрка тогда с Елизаровым в паре дежурил, Елизаров по какому-то поводу всех угощал, мы же с Вовкой с дневной смены остались. Мы тогда все в той котельной работали. Совершенно в другом квартале.
Он даже застонал от непоправимости ими содеянного, живо представив себе эту Ханум. Все это было, было, было и не убыло до сих пор. Вот и мне погибать теперь под этой плитой.
Стало вдруг тошно и душно. В ушах возник посторонний звук, словно кто-то быстренько тренькал на балалайке. Сверху в щель проникал не только свет, но и шум, словно там поднималась суматоха. Чей-то пронзительный вопль дополнял звукоряд. Несомненно, наверху были и суетились люди, много людей.
— Я… я… Эй… — пытался дать знать он о себе.
Он дернулся, рванулся вперед, обхватив впереди себя руками трубу и подтягивая вдоль нее туловище. Пиджак затрещал, но ему удалось продвинуться сантиметров на пять. Он повторил маневр. Появилась надежда, что все обойдется. Все образуется, мир образумится. Только бы задница протиснулась в это игольное ушко.
Она протиснулась. Но он уже понимал, что ничего не образуется, не обойдется. Не сойдет с рук.
Через пару минут уже не столь напряженных усилий он очутился в колодце, аккуратно свалившись в него вниз головой. Трубы разбегались на четыре стороны под прямым друг к другу углом. Сам колодец был неглубок — вряд ли глубже полутора метров, но был он намного просторней, чем узкий лоток, из которого он только что вылез. Другие три были еще уже, так что с мечтой незаметно убраться по ним как можно дальше отсюда пришлось распрощаться.
Вверху, на земной поверхности нарастала суета. Сигналили машины, слышен был отчетливый вой пожарной сирены, раздавались человеческие голоса различной степени накала. Сразу несколько человек распоряжались каким-то аварийным процессом.
— Мы его, понимаешь, пеной, а он только пуще возрос. Словно спиртом этот огонь спрыснули, — донесся до Павла голос пожарного.
Вероятно, горела котельная. Едкий запах гари проникал под землю сквозь щели в щите. Сквозь те же щели сочился утренний свет. Раздались множественные возгласы, предупредительные, предлагающие поберечься, как бывает при чрезвычайных, но предвиденных ситуациях, и тут же продолжительный грохот покрыл весь этот гам, земля дрогнула, как если бы развалился дом — сначала обрушился потолок, и сразу вслед за ним — кирпичные стены.
Но все это доходило до Борисова как сквозь сон, как сквозь пелену тумана, и было не более, чем периферийный фон, почти не фиксируемый сознанием.
Страница
39 из 41
39 из 41
