Котельная номер семь

Он понимал, что спасен, что теперь его не дадут уничтожить, да и не станут доставать его эти двое при таком скоплении свидетелей, но это не вносило успокоения в его душу, не позволяло расслабиться, словно душа сжалась в комок и будет в таком комке теперь пребывать вечно.

Крышка над ним заворочалась, приподнялась, свету прибавилось.

— О! Вот ты где! Вот! Вот он! — закричал мастер обрадованно. В одной руке он сжимал газовый ключ, которым размахивал. — А мы всё твои останки найти не можем никак. Ну, думаем, дотла сгорел, вместе с пуговицами и костями. Так. Вылезай. Хотя погоди. Коль уж ты там, то задвижки эти две перекрой. Котельную заглуши. С другой котельной запитываться будем. С надлежащей надежностью. Давно пора. Давно ее надо было… Ничего, крути-крути… Та-ак. Ну, сейчас пойдет тепло. Сейчас будет! — крикнул он кому-то, кого из своей ямы Павел не видел.

Мастер сунул ему газовый ключ, и он, используя его как рычаг, плотнее прикрутил задвижку. Потом выпрямился, огляделся.

Солнца не было. Было пасмурно и паскудно. Который час, невозможно определить. Могло быть самое начало утра, а мог быть и полдень вполне. Время в последние сутки как-то скачками идет. То замирает надолго. То перескакивает через часы. Вот бы скакнуло года на три назад, чтобы исправить тот случай с Ханум. Эта мысль, как язык колокола, билась в пустой башке.

— Ты не думай, ты не виноват, — бубнил над ним мастер. — Здание старое, треснутое, я им сколько раз говорил.

Воздух был чем-то насыщен, не гарью, запах гари он различал в числе прочих, но гуще всего воняло — он затруднялся определить — в общем, смесью фиалок и уксуса, как тогда, при первом появлении нечисти. От земли, словно пары кислот, поднимался легкий туман. Медленно и негусто валил снег.

Прозревали окна, несмотря на мороз, распахивались, из них выглядывали, едва не вываливаясь, любопытные.

— Ты вот что… Ты про давленье толкуй. Обманул, мол, манометр… Я им давно про манометр твержу… Тюрки…

Котельной не было. На ее месте над бесформенной грудой кирпича вился дымок, а далее открывался простор, серой пеленой лежал нетронутый снег. Крайняя к бывшей котельной опора упала, но дальше столбы хотя и неровно, но еще стояли, провода болтались параллельно друг другу, как провисшие строки, в которые был уже вписан финал.

Соседний дом, что был не доломан, оказался не поврежден.

— Может, действительно дело обернулось так, и от опоры занялось — я ведь и об этом предупреждал, — бубнил мастер. — И ты предупреждал, я помню. Так что вряд ли ты виноват. Хлебни. — Он протянул кочегару фляжку, из которой, судя по ее весу, было отпито не более, чем пара глотков. — А то заработаешь воспаление легких в первый рабочий день. Лечим легкие — садим печень. — Он бодро взболтнул содержимое.

Павел уставился на его запястье с наколкой: там где вчера было солнце, теперь сияла звезда. Да какая теперь разница, подумал он, протягивая руку за фляжкой. Он, несмотря на вполне предсказуемые последствия, сделал первый глоток, и одновременно со вспышкой в горле почувствовал, как в его душу вошло отчаяние, смешавшись с тоской, которая захватила его в теплотрассе и все еще в нем присутствовала. Так входят в запой — последний и окончательный.

Мельком подумалось, что мастер его специально поит, чтобы потом на пьяного все свалить.

— Ты иди домой, — сказал мастер. Нет, голос вроде участливый. А заметив, что Павел ежится — ветер забирался под ребра, так как спину его прикрывал только рваный пиджак — мастер отлучился и тут же вернулся, бросив Павлу новую телогрейку. — Объяснительную сочиняй, — сказал он. — Да не спеши, подумай. Не нагороди там чего-нибудь. Первым делом поспи. Похлебай там чего-нибудь. Супу насущного… Ну, вылезай.

Павел вылез из ямы. Не прощаясь и не оглядываясь, он припустил к остановке, хотя более, чем трамвай, его интересовал продовольственный киоск. В кармане он нащупал тридцатку. Фуфайка сползла с его плеч и упала на дорогу, он и на это внимания не обратил. Кто-то поднял ее и вновь на него накинул.

Киоскерша насторожилась. Подозрительно выглядел в смысле платежеспособности этот измазанный сажей и ржавчиной кочегар, пахнущий гарью. Он сунул деньги в окошечко.

— Четвертинками не торгуем, — отрезала продавщица.

— Поллитровку давай.

— Еще чего.

— Я здесь работаю, завтра занесу остальные.

— Это где ж ты завтра работать собрался?

— Теперь совсем сгорела котельная, — сказал кто-то за его спиной.

— От домика только дымок остался, — подхватил другой очень знакомым гнусавым голосом.

Через плечо Борисова просунулась рука в обшлаге детской курточки, с тремя десятками, зажатыми в этой руке.

— Дай ему поллитровку, сестра. Отметить ему надо одно событие. За счет зачинщика, — пояснил Сережечка, обратившись к Павлу.