Ящерица

Повернувшись к Эйнштейну, Родриго увидел усмешку: ну давай, старайся, всё равно со мной не сравняешься. Естественно, Альберт, кто ж с этим спорит! Хоть он, Родриго, и недолюбливал Эйнштейна за то, что бросил родную дочь, но гениальности у него не отнимешь. Как, впрочем, и у Ньютона, который со школьной скамьи был предметом его восхищения.

Мать уже налила чай и себе, и сыну. Родриго сел напротив матери и молча пригубил чай. Гваделупе тоже не говорила ни слова. Ей казалось, что с ним вообще не о чем говорить. То ли дело, когда он был маленьким. Тогда он не замолкал ни на минуту, пока не расскажет, как прошёл день в школе, как дела у друзей. Особенно весело было, когда друзья приходили к нему. Тогда тишине не было места в доме, и не было место тоске, поселившейся в сердце Гваделупе после гибели Фернандо. Если бы он сейчас был жив, как бы он гордился успехами сына! Шутка ли: собирается защищать диссертацию по физике! Может, станет кандидатом наук.

И всё же Гваделупе ревновала. С каждым днём сын всё больше отдалялся от неё. Казалось, Ньютон стал ему ближе родной матери, а физика — воздухом, которым он дышит.

Но больше всего мать беспокоило другое: почти все его друзья были женаты, а сын девушками вообще не интересовался. Похоже, физика была единственной его возлюбленной. «Так и умрёт холостяком, — с тревогой думала Гваделупе. — Не оставив мне внуков».

— Жениться тебе надо, Родриго, — в этот раз Гваделупе снова не удержалась.

— Успею, мама, — махнул рукой тот. — Зачем спешить? Я ещё молодой — всё впереди.

Это он говорил, наверное, раз сто.

— Но, Родриго, сынок! Все твои друзья уже с детьми. Ты же у меня мальчик красивый, умный. Посмотрел бы вокруг, познакомился бы с девушкой. Да что знакомиться — взять хотя бы Эмилию. Неужели она тебя не достойна?

— Мама, Эмилия достойна самого лучшего. Но я её не люблю. Так что пусть её осчастливит кто-то другой.

— А кто же тебя осчастливит?

— Подожди, мама, не торопись. Ещё всё впереди…

Он не договорил. Внезапно со двора послышался истошный крик: «Помогите!».

Родриго быстро встал из-за стола и подошёл к окну — посмотреть, что случилось. «Она меня съест!» — снова закричали, и, наконец, показался силуэт доньи Фелисы. Соседка! Беременная!

Он хотел было выбежать во двор и вызвать врача. Но вдруг… из-за угла показалась огромная ящерица. Издали она напоминала большую змею: с покрытой зелёной чешуёй телом, злыми красными глазами. Её широкая пасть была раскрыта настежь, как дверь на тот свет. Два ряда кривых белых зубов торчало оттуда. А красный раздвоенный язык игриво метался между ними, готовый не то схватить, не то ужалить. Но самыми ужасающими были лапы. Шесть больших, когтистых лап, на которых кое-как удерживалось тело с широкими крыльями.

Родриго видел, как муж доньи Фелисы — дон Педро — бросился ей наперерез. Абсолютно безоружный. Сейчас она его в два счёта… Нет, нельзя этого допустить.

Гваделупе тоже подошла к окну, но сын загородил ей дорогу:

— Не надо. Я сейчас…

Не успела она и глазом моргнуть, как Родриго побежал в кладовку и взял оттуда молот, которым покойный отец зарабатывал на хлеб. У двери его остановила мать:

— Родриго, не надо! Она страшная!

— Я знаю, — коротко бросил Родриго. — Пусти, я должен спасти донью Фелису.

Он прошёл мимо неё, и сбегая во двор, уже не слышал слов матери:

— Вернись, сынок! Прошу тебя!

Во дворе собралась кучка соседей. Женщины визжала, мужчины либо сторонились, либо старались прикрыть своими телами жён и детей. А у стеночки, прижавшись и дрожа всем телом, стояла донья Фелиса. Защитить её теперь было некому: скелет несчастного Педро лежал у садовой скамейки. Родриго вытянул руку с молотом и бросился вперёд.

Враг, показалось, отвратительно ухмыльнулся уголками пасти, и двинулся к смельчаку.

Что было дальше, Родриго почти не осознавал. Слово в беспамятстве, он наносил удары молотом, почти не чувствуя боли, когда острые, как бритва, когти, царапали его руки, ноги, шею. Не видел крови, окрасившей всю его рубашку. Пару раз ящерица норовила сжать страшные зубы на его шее. И если бы Родриго вовремя не опустил молот на её голову, ему пришлось бы распрощаться со своей. Наконец, враг стал слабеть. Когти всё реже стали касаться тела Родриго…

Неожиданно ящерица завыла и, метнув на юношу полный ненависти взгляд, расправила крылья и поднялась в воздух. Она ещё вернётся, чтобы убивать.

Гваделупе бросилась к сыну:

— Как ты, Родриго, сынок? Она тебя поцарапала!

— Есть немного, — ответил тот.

Он дышал прерывисто, с трудом, но старался, чтобы его голос звучал бодро. Всё нормально, мама, не волнуйся! Да, поцарапала, но это не смертельно. К свадьбе заживёт. Только шрамы, конечно, останутся.

— Всё нормально!