Голубой гибискус

— Вот как, да?

Цыганенок замолчал, однако продолжал висеть на ноге своей жертвы. Он с любопытством ждал, что же будет.

— Такие, значит, теперь пошли нравы?— с негодованием смотрел на мужчину водитель, — сами умыты-расчесаны, прилично одеты, дорогой туалетной водой побрызганы, денег мельче пятидесятирублевок в кошельке не имеем, а что там с другими в этом мире происходит, не наше дело, верно?

— А какое отношение… — попытался что-то возразить пассажир, но водитель не собирался уступать ему слово.

— Голодный мальчик попросил немного денег на еду-не на баловство какое-нибудь и даже не на одежду, а ее -посмотрите-тоже давно пора сменить, — а именно на пропитание, и он, вместо того чтобы проявить человечность и помочь парню, еще верещит тут!

— А вот вы мою сдачу ему и отдайте, раз так о гуманности печетесь!— вставил атакованный.

Но Степаныч его будто не слышал:

— Куда мы катимся, куда катимся! Что значит в теперешнем веке такие вещи, как отзывчивость и сострадание? Ведь если б мальчонке было, что покушать, стал бы он заниматься тем, чем занимается?

С задних рядов послышались слова одобрения, кто-то даже подходил к цыганенку, гладил его по смоляным волосам, угощал конфетами или иными сладостями и совал мелочь. (Это несмотря на то, что парнишка в той части автобуса уже собрал дань!) Конфеты тот с неудовольствием складывал в карман, а когда никто не видел, выкидывал их под сидения — чтобы не занимали драгоценное место, предназначенное для более интересных — денежных презентов.

— А представьте, что вы отказываете в таком пустяке будущему великому человеку, — ну, скажем, такому, как Пушкин, Циолковский или Чайковский!

— Но Пушкин и Циолковский не висели на ногах пассажиров, клянча милостыню!— заметил человек в костюме, — Как и Чайковский, подозреваю.

— Правильно. Им повезло, и им было чем питаться, а вот предположим, если б нечем было, что тогда? Либо они с голоду померли, либо стали бандитами — и были бы они тем, кем мы их знаем?

— Этот парнишка уже точно бандит. Сделайте же с ним, наконец, что-нибудь! Выгоните его из автобуса!

— Что?— Степаныч смотрел на мужчину как на врага народа, — Вы предлагаете выкинуть мальчика на улицу?

— А что, он здесь прописан?

— Мерзок ваш юмор, молодой человек! В конце концов, знаете что? Жалуйтесь на меня куда угодно, но я поступлю, как мне велит сердце. Я вас попрошу к выходу!

Цыганенок как по команде слез с ноги и отошел в сторону: проходите, пожалуйста!

— Ну вот еще! Почему я должен выходить? Я же заплатил за проезд! Вот и парнишка отцепился… Отчего мы не едем?

— Никуда мы не поедем, пока вы не выйдете, — покачал укоризненно головой Федор Степаныч.

Крепкий малый, сидевший рядом с человеком в костюме, сердито похлопал мужчину по плечу:

— Слушай, выходи поскорее. Я не хочу домой весь день ехать.

Сзади его поддержали:

— В самом деле, не задерживайте остальных! Выходите и дело с концом!

— Но почему?!

— Разве не видите, что вы нам неприятны?— пояснил водитель, — С такими людьми нам совестно находиться в одном салоне.

— Правда? А я думал, чтобы больше не докучал вам своими дурацкими вопросами о сдаче! Верните мне мои деньги!

— По-вашему, я бесплатно вас возил?

Мужчина с проклятиями покинул автобус, за ним покинули салон и цыганенок со своим защитником. Возле водительской двери Степаныч пересчитал выручку смугляка, отдал ему несколько десяток, остальное забрал себе.

Федор Степаныч сел на свое место, хлопнул дверью и тронулся; цыганенок же двинулся к остановившейся сзади маршрутке.

— Что, он и в «Газели» тем же займется?— тихо спросил Курин водителя.

— А почему бы и нет?— усмехнулся тот, — Попрошайнинг — довольно мобильный бизнес.

— Но там же тесно…

— Ну, не знаю… Может, на обед поедет.

— В «Пышечку»?

— Скорее, в столовую. Размах не тот. Вот дед тут один есть, калека на одной ноге, да и та пластмассовая, — так слезу из публики вышибает! Тот-то никогда в столовую не пойдет. Может, увидишь еще…

На следующей остановке вместе с парой пассажиров в автобус вошла бабушка с баяном, пожелала публике доброго пути и зарядила концерт из частушек собственного, судя по обилию в них простонародных слов, сочинения.

Правда, артистка не принесла хорошего дохода, за что Степаныч не преминул вполголоса, но довольно неприлично выругать женщину и посоветовал ей отточить свое мастерство на вокзале, ибо если так и дальше дело пойдет, то он перестанет пускать нерентабельную музыкантшу на свой борт.

Счастье, что Корытцеву не пришло в голову сделать то, о чем подумал Курин. Возможно, придет еще, но хорошо, что поздно.

Гибискус стоял теперь на полу, в метре от окна.