Грузовик, неудачно попавший в метель посреди полузаброшенной трассы, сломан, и не может двигаться дальше — стая хищных зверей, блуждает вокруг замерзающей машины, в ожидании лёгкой добычи. Водитель, похоронивший в прошлом страшную трагедию своей жизни, с ужасом видит, как прошлое, — от которого он бежал много лет назад без оглядки, — с неумолимой безжалостностью, настигает его в настоящем. Сможет ли когда-нибудь, водитель, покинуть проклятое шоссе? — или ему суждено навсегда остаться тенью призрака, блуждающего по ночной трассе, в поисках своей новой жертвы…
Добавить в моё избранное
120 мин, 54 сек 13776
У вас такое бывает: когда долго едешь по дороге, и начинает казаться, что это не ты едешь, а сама дорога движется под тобой? — Когда не спишь, но уже испытываешь ту бесчувственность, которую можно ощущать лишь во сне? — Когда видишь за лобовым стеклом одну только змеящуюся ленту дороги, уходящую в бесконечную перспективу? — Когда исчезает страх перед смертью, и уже не важно, как окончится эта поездка — ведь может оказаться, что дорога эта, не закончится никогда…
Остановиться для отдыха в такие моменты, порой, мешает чувство необъяснимой тревоги, которое появляется всякий раз, при одной только мысли об остановке. Если все же усталый водитель решается на привал, то главное правильно выбрать подходящее место, чтобы не стать ещё одной жертвой призрака, бесконечно скитающегося по ночным трассам, в поиске своей новой жертвы…
Желтый факел зимнего водянистого солнца, прожигал высокослоистые облака бледно-серого цвета, затянувшие нижнюю часть тропосферы тонким покрывалом. Пробивающееся сквозь него солнце, слабым янтарным светом озаряло кроны деревьев, монолита светлохвойной, сибирской тайги. Тридцатиградусный мороз до звона высушил воздух над землёй, сделав его прозрачным на многие километры — с высоты птичьего полёта, ниже уровня облаков, открывался панорамный вид, на по-особому прекрасный, спящий под снегом, зимний лес.
Со всех сторон деревья сдавливали частоколом из поблекшей сибирской лиственницы, вытянутую в длину линию, рассекающую чуть извилистым шрамом, бесконечную тайгу. Еле-заметной, слегка-сероватой змеёй, на этом «шраме», извивалась полоса шоссе, скрывающаяся за горизонтом видимости.
Если смотреть сверху, сквозь иллюминатор самолёта, — то «шрам» этот, мог бы походить на кривоватый след от гигантской электробритвы, которой провел неопытный брадобрей, по заросшей чуть плешивой голове своего первого клиента.
Где-то посередине этой бесконечной просеки, находилось огромное, вытянутое в длину на много километров, поле. Местные охотники, — потомки широко рассеянных по тайге древних, коренных племён, — говорили, что когда-то на этом поле, проходили языческие обряды. Предки верили, что это огромное поле, появилось в тайге не случайно, и почитали это место как наделённое мистической силой. Где-то здесь, много сотен лет назад, стояли пугающего вида деревянные истуканы — идолы, — древние боги, которым поклонялись племена. Но дерево давно истлело, исчезли разрозненные поселения, исчезли из этих мест и люди — а поле так и осталось пестреть продолговатым ожогом на зеленой карте.
На этом, вытянутом в длину поле, еле заметным сугробом виднелось небольшое, запорошенное здание, бывшее единственным строением на протяжении всей дороги. Здание это находилось где-то в центре белого моря — именно с морем могло сейчас, сверху, ассоциироваться это поле; с морем, волны которого замерзли и превратились в снежные барханы. Надувы и заструги, заполнившие некогда ровное поле, белыми застывшими волнами, покрывали снежную равнину. Рядом со зданием, проходила прямая, вдавленная в снег полоса — дорога. Машин на ней не было — но дорога периодически подчищалась, и если присмотреться, можно было увидеть на ней еле-различимые сверху, следы от шин грузовиков.
Когда-то, просеку эту ручными пилами и топорами, пробивали сквозь бесконечную тайгу заключённые, на костях которых и проложили дорогу. Люди эти, работали не за деньги. Они работали за собственные жизни — безжалостный конвой здесь же, мог приговорить истощённых, больных людей, потерявших работоспособность, как «отказников», к «вышке» — «за агитацию к мятежу». По крайней мере, подобные формулировки, кажущиеся сегодня абсурдными, часто вписывались в казённые, жёлтые бланки, рядом с фамилиями расстрелянных. Так поступали, преимущественно, с осуждёнными по «58» статье — Советскому Союзу не нужно было такое количество думающих, а значит инакомыслящих, людей — достаточно было одного, самого главного и самого умного человека. При аналогичных обстоятельствах, к осуждённым по другим статьям, относились мягче — их не расстреливали сразу, а поначалу приписывали попытку срыва работ или антисоветскую агитацию. После этого, вменяли «58»-ую статью, опуская на ступень лестницы внутренней тюремной иерархии, и отправляли в лагерный лазарет. Таким образом, у простых заключённых, в отличии от политических, было как-бы две жизни.
Мёртвых, закапывали здесь же — прямо у самой просеки, — слегка присыпая неглубокие могилы землёй. Часто, тела расстрелянных и умерших от болезней, конвоиры бросали в старые землянки, заброшенных, кочующих лагерей. Лагерь заключенных кочевал вслед за продвижением просеки вглубь тайги — летом, узники жили в шалашах, которые строили из ветвей лиственниц. Зимой, арестанты копали себе неглубокие землянки. Кода вырубка достаточно отдалялась от стихийного лагеря, его переносили дальше, с упреждением к месту работы. На выходные зэков отвозили в основной лагерь — в «острог», периметр которого был обнесён забором из колючей проволоки, с расставленными по углам вышками для часовых.
Остановиться для отдыха в такие моменты, порой, мешает чувство необъяснимой тревоги, которое появляется всякий раз, при одной только мысли об остановке. Если все же усталый водитель решается на привал, то главное правильно выбрать подходящее место, чтобы не стать ещё одной жертвой призрака, бесконечно скитающегося по ночным трассам, в поиске своей новой жертвы…
Желтый факел зимнего водянистого солнца, прожигал высокослоистые облака бледно-серого цвета, затянувшие нижнюю часть тропосферы тонким покрывалом. Пробивающееся сквозь него солнце, слабым янтарным светом озаряло кроны деревьев, монолита светлохвойной, сибирской тайги. Тридцатиградусный мороз до звона высушил воздух над землёй, сделав его прозрачным на многие километры — с высоты птичьего полёта, ниже уровня облаков, открывался панорамный вид, на по-особому прекрасный, спящий под снегом, зимний лес.
Со всех сторон деревья сдавливали частоколом из поблекшей сибирской лиственницы, вытянутую в длину линию, рассекающую чуть извилистым шрамом, бесконечную тайгу. Еле-заметной, слегка-сероватой змеёй, на этом «шраме», извивалась полоса шоссе, скрывающаяся за горизонтом видимости.
Если смотреть сверху, сквозь иллюминатор самолёта, — то «шрам» этот, мог бы походить на кривоватый след от гигантской электробритвы, которой провел неопытный брадобрей, по заросшей чуть плешивой голове своего первого клиента.
Где-то посередине этой бесконечной просеки, находилось огромное, вытянутое в длину на много километров, поле. Местные охотники, — потомки широко рассеянных по тайге древних, коренных племён, — говорили, что когда-то на этом поле, проходили языческие обряды. Предки верили, что это огромное поле, появилось в тайге не случайно, и почитали это место как наделённое мистической силой. Где-то здесь, много сотен лет назад, стояли пугающего вида деревянные истуканы — идолы, — древние боги, которым поклонялись племена. Но дерево давно истлело, исчезли разрозненные поселения, исчезли из этих мест и люди — а поле так и осталось пестреть продолговатым ожогом на зеленой карте.
На этом, вытянутом в длину поле, еле заметным сугробом виднелось небольшое, запорошенное здание, бывшее единственным строением на протяжении всей дороги. Здание это находилось где-то в центре белого моря — именно с морем могло сейчас, сверху, ассоциироваться это поле; с морем, волны которого замерзли и превратились в снежные барханы. Надувы и заструги, заполнившие некогда ровное поле, белыми застывшими волнами, покрывали снежную равнину. Рядом со зданием, проходила прямая, вдавленная в снег полоса — дорога. Машин на ней не было — но дорога периодически подчищалась, и если присмотреться, можно было увидеть на ней еле-различимые сверху, следы от шин грузовиков.
Когда-то, просеку эту ручными пилами и топорами, пробивали сквозь бесконечную тайгу заключённые, на костях которых и проложили дорогу. Люди эти, работали не за деньги. Они работали за собственные жизни — безжалостный конвой здесь же, мог приговорить истощённых, больных людей, потерявших работоспособность, как «отказников», к «вышке» — «за агитацию к мятежу». По крайней мере, подобные формулировки, кажущиеся сегодня абсурдными, часто вписывались в казённые, жёлтые бланки, рядом с фамилиями расстрелянных. Так поступали, преимущественно, с осуждёнными по «58» статье — Советскому Союзу не нужно было такое количество думающих, а значит инакомыслящих, людей — достаточно было одного, самого главного и самого умного человека. При аналогичных обстоятельствах, к осуждённым по другим статьям, относились мягче — их не расстреливали сразу, а поначалу приписывали попытку срыва работ или антисоветскую агитацию. После этого, вменяли «58»-ую статью, опуская на ступень лестницы внутренней тюремной иерархии, и отправляли в лагерный лазарет. Таким образом, у простых заключённых, в отличии от политических, было как-бы две жизни.
Мёртвых, закапывали здесь же — прямо у самой просеки, — слегка присыпая неглубокие могилы землёй. Часто, тела расстрелянных и умерших от болезней, конвоиры бросали в старые землянки, заброшенных, кочующих лагерей. Лагерь заключенных кочевал вслед за продвижением просеки вглубь тайги — летом, узники жили в шалашах, которые строили из ветвей лиственниц. Зимой, арестанты копали себе неглубокие землянки. Кода вырубка достаточно отдалялась от стихийного лагеря, его переносили дальше, с упреждением к месту работы. На выходные зэков отвозили в основной лагерь — в «острог», периметр которого был обнесён забором из колючей проволоки, с расставленными по углам вышками для часовых.
Страница
1 из 35
1 из 35
