Иней

Шумел ветер в полуоткрытых, треугольных форточках передних дверей. Ветер вытягивал из машины тёплый воздух, и вталкивал в салон воздух вечерний, прохладный, играя при этом волосами как будто уснувшей Юли. Холодало. Коля включил печку, и закрыл своё окно. Наступал вечер, и он включил фары, свет которых уже начал отражаться от дороги. Впереди показалась сопка. Машина легко преодолевала подъем, — как вдруг неожиданно, прямо перед ними появился грузовик «ГАЗ-53», кабина которого была окрашена выцветшей на солнце голубой краской. За кабиной была жёлтая цистерна. Грузовик стоял поперёк дороги. Среагировать Коля не успел — он видел, как по мере приближения стремительно увеличивается в размерах, автоцистерна. Он видел мужика в пыльных кирзовых сапогах, который будто пытался защитить своим телом, грузовую машину. Человек стоял в какой-то нелепой позе, широко расставив ноги прижимая колени к асфальту, наклонив корпус тела вперёд — как хоккейный вратарь. Выпучив глаза и широко раскрыв рот, он неистово махал руками, и что-то беззвучно кричал. Человек, — которым был водитель грузовика, неудачно заглохшего на горе при развороте, — проживал в этот миг последние свои секунды.

Сейчас он был пьян, но не смотря на это понимал и чувствовал, что виноват в аварии будет он, — что из-за него, пострадают люди, что ему придётся работать всю жизнь, чтобы оплатить разбившуюся о совхозный грузовик, приближающуюся легковушку. Не говоря о том, что придется ему же, восстанавливать и саму автоцистерну «ГАЗ-53» — государственное имущество, за которое могут судить. Но всё это, светило ему лишь в лучшем случае, надежды на который, уже не было. При гибели водителя этой, ярко светящей фарами машины, — его самого посадят — посадят надолго. Он не сможет жить, чувствуя, что виновен в гибели человека.

Время застыло, события, предшествующие этому моменту, проносились перед неестественно расширившимися глазами водителя совхозного грузовика…

«Эта гора — проклята!» — считал Борискин. Не раз, у него глохла машина, при подъеме именно на эту гору. Машины, которыми он управлял, ломались редко, и если ломались, то только здесь, — на этой проклятой горе! Было что-то гнетущее и мрачное в этом месте. Говорили, во время Великой Отечественной войны, на этой самой сопке, накрыло вражеской артиллерией, не успевший окопаться русский мотострелковый батальон. Говорили, что погибло здесь тогда человек двести. Так это было, или нет, — но Борискин до суеверия не любил эту гору, и возил с собой оберег, который должен был охранять его и машину от аварий и поломок. Оберег ему дала старая колдунья, — бабка, которой перевалило за сто, — она и предрекла ему, что пока оберег при нём, беда будет обходить стороной. Оберегом была «кроличья лапка» — именно в этот вечер, он забыл лапку в гараже, на столе.

Борискин показывал свой оберег и хвастался его силой перед мужиками, с которыми вместе работал. И вправду — он вот уже как полгода носил лапку с собой — и все его дела, шли как будто бы «в гору».

Тот день, начался с пробуждения после какого-то неприятного сна — в котором, в сущности, не было ничего особенного. Снился пионерлагерь. Борискин — маленький мальчик, пионер, из 3-его отряда. Солнечный день, — горячий солнечный свет, заливает широкую дорогу, из серого крупнозернистого асфальта, по бокам которой стоят плакаты, закреплённые на зелёных, железных щитах. Белой глыбой над землёй, возвышается бетонный постамент доски почёта, на которой аккуратно, с одинаковым интервалом, размещены фотографии незнакомых людей. Никого нет. Нет этой весело-щебечущей своры детей, от которой никуда не денешься — в лагере будто не осталось ни единой живой души. Слева, за доской почёта, находится белёное здание всегда прохладной столовой, из которой обычно вместе с запахом запеканки, доносится звон тарелок. Сейчас здесь всё было непривычно тихо. Лишь один только мальчик, в белой рубашке с красным значком, в коротких синих шортах и в кожаных сандалиях, который стоит посреди широкой, горячей от солнца, дороги. На правой коленке, темнела корочка поджившей ранки, от недавнего падения, обведённая зелёнкой. Алый, повязанный на шее галстук, слегка треплет не сильный, теплый ветер. Втер колышет закреплённое на флагштоке красное знамя, полотно которого, издавая легкий ситцевый шелест, трепыхалось, будто это была пойманная на силок птица, пытающаяся высвободиться. Шелестят листья на деревьях и кустах. Жарко. Пахнет душистым, цветочным ароматом, мятой и горячим асфальтом. Солнце печёт детскую кожу. Мальчик напряжённым взглядом смотрит в даль — куда уходит широкая дорога, на которой он стоит, заканчивающаяся спрятанными в тени деревьев, зелёными воротами. Тревога и предчувствие чего-то, переполняет детскую душу. Что-то должно произойти, произойти там, — за этими, всегда закрытыми воротами…

… Воротами. За ними — свобода. За ними — мир. За ними навсегда осталась его мама, в своём коричневом, вельветовом платье с белыми крупными бусами.