КГБ и дело о группе Дятлова

Списки людей, находившихся под наблюдением, утверждались начальником облас-тного управления МГБ. Каждые три месяца фамилии обновлялись, но были, разумеется, и такие, которые по истечении трех месяцев оставались в тех же списках. Сюда же были включены имена людей, которых разыскивали органы МГБ, и, разумеется, ценность представляли любые появившиеся о них сведения.

В дни, когда из областного управления МГБ поступали новые списки, сотрудники этой группы приходили на работу на несколько часов раньше, чтобы начать эти списки учить. Иногда им приходилось заучивать наизусть до шестисот — восьмисот фамилий. В их обязанности, однако, входил не только отбор писем для органов, но и отбор для перлюстрации. Принцип состоял в следующем: из общего потока писем примерно восемь-десять процентов отбиралось для проверки. Отбирать надо было не вслепую, а в первую очередь письма, представлявшие, как у нас говорили, «оперативный интерес». Это были прежде всего письма без адресов или напечатанные на машинке (предполагалось, что таким образом человек намеревался скрыть свой почерк), письма, посланные до востребования (считалось, что с целью не раскрывать адрес), отбирались заказные письма с искаженным почерком и, наоборот, написанные чересчур четко или печатным почерком.

После отбора письма передавались старшему оперуполномоченному группы. Те из них, что имели отношение к присланным из МГБ спискам, переправлялись в областное управление для принятия оперативного решения. Некоторые из них вскоре возвращались к нам в отдел, их передавали на почтамт и отправляли по соответствующему адресу. Некоторые не возвращались никогда, и нам оставалось только догадываться об участи, постигшей их авторов или тех, кому они были адресованы. Письма, представляющие «оперативный интерес», с подделанными, неясными и прочими почерками, после просмот?ра их оперуполномоченным направлялись на вскрытие. Особенное значение придавалось так называемым «анонимкам» — главное в работе с ними было запомнить характер почерка, по которому следовало искать автора.

Думаю, что цензура — это, может быть, единственная в мире организация, где вскрытие и читка чужих писем доведены до уровня подлинного искусства. (Я не говорю о нравственной стороне дела — у КГБ и цензуры, естественно, свои представления о нравственности.) Что же касается упомянутого мной «искусства», то в ПК должны были не просто вскрыть письмо, но сделать это так, чтобы никто и никогда не узнал об этой операции. Я беру на себя смелость утверждать, что в советской цензуре вскрытие писем находится на высоком техническом уровне, это в полном смысле слова ювелирная работа.

Начнем с того, что работой этой в течение ряда лет занимались одни и те же люди, ставшие, без преувеличения, специалистами своего дела. Я не стану вдаваться в детали этой технологии (хотя и они, быть может, небезынтересны). Замечу лишь, что для вскрытия писем в нашем отделе применялась специальная посуда, отлитая из нержавеющей стали. Эту посуду сделали, опять же, не на обычном предприятии (кому же можно было доверить такое дело!), а в специальных мастерских МГБ. Так вот, в наше распоряжение предоставлялись стальные герметически закрытые чаны, имеющие сверху отверстия для наполнения водой. Кроме того, в них были и специальные отверстия, через которые приходил пар. Письма клались не на металл, а на специальную марлевую подкладку. Когда вода нагрева?лась и пар через отверстия поднимался вверх, конверты, предназначенные для вскрытия, оказывались на этом пару. Вскрытие производилось специально предназначенной для этого костяной палочкой, с ее помощью не составляло никакого труда раскрыть клапан такого разогретого на пару конверта. Обычно слой почтового клея был очень тонок, и работа с конвертами, купленными в магазинах и книжных киосках, не представляла трудностей. Но иногда наши сотрудники сталкивались с самодельными конвертами, заклеенными «домашним» клеем. Этот клей не поддавался воздействию пара, и потому их было чрезвычайно трудно вскрыть, не повредив при этом. Однако в ПК были заранее предусмотрены и эти ситуации. Подобного рода конверты передавались оперуполномоченной Третьяковой, у которой была не одна, а целый набор таких «костяных отмычек». А если не помогали и они и после вскрытия оставались следы, то такие письма просто конфиско?вывались. Действовал молчаливый принцип: пусть лучше письмо пропадет, чем минует контроля МГБ или, того хуже, на письме останутся следы вмешательства цензуры.

МГБ относится к цензуре и ко всему, что с ней связано, с большим профессионализмом. Я бы сказал даже больше: без этой тонкой, филигранной и совершенно секретной работы с письмами советская тайная полиция не мыслит своего существования…

Вообще, ничто не должно было помешать вскрыть и проверить письмо. Даже сургуч-ные печати. Однажды я увидел такое письмо в руках у Пуликова. Судя по всему, с сургучными печатями ему еще не приходилось иметь дело.