Ученик слесаря

Вообще, заметил Иван, сила его росла пропорционально времени, прошедшему после последнего загула, и если в первый день после этого он всё лежал, и даже создавалось впечатление, что его в этом мире как бы нет, то с течением дней силы в нем прибывало.

Сам Иван к мрачной обстановке в цехе понемногу привык, тем более, что существовал обеденный перерыв — для удовлетворения обоих основных инстинктов.

— Повадился в обеденный перерыв кладовщицу укладывать, — ворчал Петруха, впрочем, не зло, когда Иван, наскоро пообедав, спешил к Александре во внебрачный чертог.

На самом деле они с Александрой укладывались в пятнадцать минут. И еще оставалось около получаса для размышлений. Иван даже считал, что после этих укладываний голова работает лучше. Хотя и довольно часто в пустую, на холостом ходу. Критические дни приближались, и в ближайшие дни, на стыке июльских декад, надо было ожидать новых событий. Но было б существеннее их предотвратить, воспрепятствовать, помешать, а не ожидать пассивно, кого угораздит на этот раз. И не исключено, что на этот раз покататься на катафалке посчастливится ему самому. Более всего убивала неопределенность, невозможность предугадать маневр воображаемого противника.

Была надежда, но смутная, что может быть хотя бы на этот раз минует: ведь пуст оказался апрель. Хотя почему этот рок, он же фатум, он же молох должен ограничивать себя периметром предприятия? Может, и был в апреле труп, но где-нибудь в городе. И даже наверняка, что был, и не один. Городок хоть и небольшой, но происшествия в нем случались.

— Нет, ты точно не мент? — всё приставал к Ивану ББ, а однажды, ментовскую тему открыв, добрался и до дяди Пети.

— Расскажи-ка, Петруха, как ты с милиционером подрался.

Петруха проворчал что-то нечленоразборчивое. Ивану этот случай показался забавным, он спросил:

— Это правда? Отбился, дядь Петь? Когда это было?

— Аккурат перед Днем Космонавтики, — сказал Слесарь. — У него тогда как раз был запой.

Запой… Загул… Отгул… Эти три слова, в таком вот порядке, но без всяческих многоточий, мгновенно промелькнули в Ивановой голове. А ведь послеапрельские запои тоже на критические дни приходились. А предыдущие?

— Да ну вас всех… — отмахнулся Петруха и зевнул.

Зуб! — не поверил глазам Иван. Щели в верхнем ряду его рта не было! На месте щели, как ни в чем не бывало, красовался зуб. Такой же, как и тогда, на крыше. За несколько дней до Етишкина. Был он несколько короче, чем все, и казался тускл, но главное — был. И отливал красноватым.

Вполне возможно, что он вставил опять себе зуб. Но в таком случае, почему — такой? То есть несколько короче, чем все? Какой в это смысл?

Впрочем, до событий еще неделя. Зуб может и подрасти. Иван подумал это и осекся. Если можно слово осекся к мысленному процессу применить. Эта мысль совершенно неожиданно пришла к нему в голову. Неизвестно откуда. Сама. Размышляя на тему событий, он никогда это обстоятельство, то есть наличие зуба или его отсутствие у Петрухи к ним не привязывал. А теперь привязал. И эта мысль автоматически извлекала из глубин подсознанья другую: что Петруха так или иначе причастен к событиям. И может, виновен в них. Запои, совпадающие с последними критическими днями. Зуб — то он есть, то его нет. Вырастающий и выпадающий, и вновь вырастающий.

Ночью опять был частокол, он брел вдоль частокола, но на этот раз щели, через которую он бы мог за частокол заглянуть, не было. А ужас был. И чувствовал он себя так, словно бы в чьем-то рту пребывал, иль не во рту, а в пасти самого дьявола.

Как добыть полную картину отгулов наставника, он наутро сообразил. Надо только заглянуть в журнал у механика. Но воспользоваться этим соображением в тот день ему не пришлось: не до того было. Потом наступили выходные. Потом механик куда-то запропастился, и кабинет его оказался заперт. Кабинет этот находился рядом со складом, где Иван проводил обеденные перерывы, и в обычное время не запирался.

Ближайший случай представился только в середине другой недели. Иван в обед, улучив мгновенье, проник в кабинет механика и открыл журнал посещаемости. Он был за текущий год, предыдущего и предшествующего не было, но по крайнем мере в этом году, как с первого взгляда определили Иван, отгульные дни, отмеченные напротив фамилии Фандюка буквой «о», совпадали с критическими. Он похолодел.

— Сегодня шестое? — спросил он, вернувшись, у Александры.

— Седьмое.

Хлопнула дверь, кто-то вошел. Судя по шагам, механик. И не один.

— Так я завтра не выйду, Михалыч?

Голос несомненно принадлежал легкому на помине Фандюку. Иван похолодел еще.

— Ты чего холодный такой? — прижалась к нему Александра. — Словно покойник.

— Тихо ты.

— Что у тебя опять? — произнес голос механика.

— Надо.

— Отгулы есть?