Ученик слесаря

На участке растворения бегал по монорельсу грейдер, захватывая ковшом сырье и подавая его в технологическую цепочку, с которого, грейдера, она видимо и начиналась.

Над печами прокалки вилась белая пыль. Над емкостями парило и временами выплескивало на пол какую-то слизь. Ноги, ступая в нее, разъезжались, неподкованные, грозя уронить тело в приямок со стоками или бросить его на вращающиеся части машин, не всегда защищенные кожухами. Или на ленту конвейера, чтоб утащить в туман. Гудели вентиляционные камеры, то ли вытягивая отравленный воздух, то ли нагнетая мрак. Нет, недаром так часто гибли здесь люди, иначе и быть не могло — любые предания, предрассудки и призраки могли с легкостью обрести плоть и действительность в этой зловредной среде.

Объяснений производственному процессу дядя Петя в этот день Ивану не дал. А он не спрашивал, полагая, что со временем сам во всем разберется, раз уж тот предпочитает молчать. Заторможенный, Петруха двигался, словно сомнамбула, и почти наобум. Иван молча за ним следовал, сжимая ручку разноски, мимо реакторов, где кипели, соединялись, вступали в союз какие-то вещества, промеж вертикальных балок, державших металлические перекрытие второго этажа, мимо компрессорной, где со свистом вращался какой-то маховик, по лестнице, поднявшей их на второй этаж.

— Вот здесь, значит, — сказал дядя Петя, когда они, немного пройдя меж ряда емкостей, остановились у одной из них.

Это была едва ли не первая реплика, которую Иван от него услышал.

В этой емкости, или скорее цистерне, положенной на бок, было метров пять в длину и метра в два в диаметре. Так что нужно было сперва забраться по металлической лесенке, держась за ограждения, дойти до ее середины, где была площадка, открыть тяжеленный люк, а уж потом упасть. Курить в этом странном месте? Что за причуды? Должна быть веская причина для этих причуд. Дядя Петя поднял крышку люка, оттуда пахнуло так, что Иван, из мрачного любопытства заглянувший внутрь, чуть было туда же и не свалился. Я бы умер от отвращения, подумал Иван. Тут любого может скрутить. И наизнанку вывернуть.

— Туда, стало быть, — сказал Петруха.

Придерживаясь за поручень, он склонился низко над разверзшейся бездной, словно что-то высматривал в ней. Видно всякие запахи были ему нипочем.

Это был самый темный угол на этаже, и если б не тусклая 12-вольтовая лампочка у люка на привязи, которой наставник себе подсвечивал, то пришлось бы ползать ему и шарить на ощупь. Тем не менее, среди мусора на площадке Петруха все-таки что-то высмотрел. Предмет — не предмет, так, кусочек словно бы камня или кости, длинной всего-то сантиметра полтора, максимум — два. Иван, если б дядя Петя не нагнулся над ним, ни за что бы его не заметил. Но когда тот протянул руку, то и Иван невольно проследовал взглядом за его жестом, обратив вниманье на этот ингредиент мусора за секунду до того, как Петруха подобрал его и рассеянно сунул себе в карман.

— Вот, значит как…

Эти три реплики, произнесенные наставником с интервалами в пять минут, что-то тревожное пробудили в уме Ивана. Словно что-то кольнуло его. Но что именно, он вряд ли осознавал. Иногда наблюдения, совершенно вроде бы праздные или нечаянные, относящиеся лишь к данному моменту и никак не связанные с прошлым, и на первый взгляд не имеющие отношения к будущему, могут дать отгадку в чем-то другом, что только готовится произойти, в том, чем мы пока что не озабочены, послужить если и не ключом, то толчком к раскрытию истины или загадки, которой еще только предстоит угнездиться в уме. Но Иван в последнее время ничем озабочен не был, задач перед ним не стояло, загадок не было, а значит и отгадок к ним он не искал. Может, это — то, что кольнуло — было началом загадки. Ее предчувствием. Всё может быть.

Три идентичных события, случившиеся с равными интервалами времени, то есть с намеком на периодичность, могут навести на теорию вечного возвращения, или привести на ум расхожую фразу, что, мол, все повторяется и случается в мире как минимум трижды — сперва как трагедия, потом как фарс. И в третий раз, может быть, как апокалипсис или армагеддон.

— Что дальше, дядь Петь?

— Обед, что. А то уже гланды от голода пухнут.

Столовая располагалась на территории завода невдалеке от проходной. Обедали по скользящему графику. То есть не весь завод единовременно, чтобы не создавались очереди и ажиотаж.

Несмотря на вялость, проявленную в первой половине дня, отобедал дядя Петя с аппетитом. Хотя аппетит его был несколько меланхолического оттенка.

— Может, этот цыпленок при жизни тоже одинокий был, — сказал, например, он, уныло глядя на цыплячью косточку.

Уныние — это форма растерянности, считал Иван. Несоответствия внутреннего состояния внешним обстоятельствам. Неготовности их принять.

Зубы у Петрухи были крепкие и — хоть и не так, как у Ивана — белы.