This is my world

Энни пришла в злость. Она принялась нервно бросать вещи.

— Ничего я не придумала! Он тут был! Я его видела! Я не вру тебе, черт возьми!!!

Миссис Керлвуд подумала, что лучше ничего не доказывать ей. Все равно она будет думать так, как хочет. Она не станет прислушиваться — достучаться до нее все равно невозможно.

— Только, пожалуйста, успокойся, — уступила мама и предприняла попытку обнять Энни. — Не нервничай, не надо. Просто успокойся.

Энни не стала сопротивляться, слишком она была слаба. Ничего лучше она не придумала, как тоже прижаться к матери.

— Вот так. Отлично. — Джуляи нежно гладила ее по сальным волосам.

Энни беззвучно плакала.

— Он был…

— Пусть так, — не стала спорить мать.

Анастасия подняла глаза к окну. На улице было темно, поэтому она увидела лишь свое отражение. Она вгляделась повнимательнее, и ей показалось, что Сид тоже там отражается. Его темный силуэт стоял поодаль — где-то у выхода в комнату.

На какое-то мгновение Энни отвела взгляд, а когда снова посмотрела на стекло, Сида там уже не было. Маме она ничего не сказала.

Так и случилось, что Энни увезли в больницу. Она была в своем репертуаре — ни с кем не общалась, целыми днями напролет сидела в палате и писала, либо просто лежала, смотря в никуда. Дни проходили незаметно, ночи еще незаметнее, ведь, как она и предполагала, на ночь ей давали снотворное. Только где логика — если принимать эти таблетки регулярно, без них потом все равно не сможешь заснуть! И вряд ли мать будет дома ими ее пичкать.

Только вот мало кто знал, что и без снотворных она может нормально засыпать. Вопрос только в том, нужно ли это Энни? Она научилась бороться со сном, даже когда уже совсем невмочь. Не спать — это главное правильно. Прямо как в «Кошмарах на улице вязов». Разница в том только, что ей в снах не являлся обгоревший маньяк.

Но принудительные сны Энни не отличались особой радужностью. Она всегда видела что-нибудь печальное, депрессивное и серое. К примеру этот последний сон, когда она решает покончить с собой и прыгает с крыши пятидесятиэтажного дома. Самое ужасное, что она каким-то образом остается жива (надо сказать, что Эни больше всего боялась именно этого — что ее самоубийство не удастся). Последнее, что она помнит, когда просыпается, что полностью парализованная лежит на больничной койке, а по щекам ее текут слезы разочарования.

Но больше всего ей здесь не нравилось общаться с местным психиатром. Ее визита Энни ждала с мысленным содроганием. Вообще она терпеть не могла людей, любящих копаться в чужих мозгах, они хотят все знать, выпытывают любыми методами. Они, с позволения сказать, насилуют мозг, а потом ты чувствуешь себя каким-то опустошенным, и будто голым. Энни не любила психологов еще и потому, что на своем веку видела их слишком много. Они ее достали, слишком много им хотелось из нее вытрясти, а Энни не хотела открывать душу перед кем-то. Зачем? Все равно им не доступно ее понять, сколько бы они не пытались, сколько бы не делали добрые глаза и участливо не улыбались.

— Почему же ты не спала? — заинтересованно спрашивает «зелененькая» тетенька с наивными глазками и волосами, крашенными в «божоле». Он худенькая, как двенадцатилетняя девочка, и вся какая-то миниатюрная.

— Я не хочу распространяться на эту тему.

— Ну мне-то скажи. Это останется между нами.

Энни едва сдержалась, чтобы не ухмыльнутся. Она начинает играть в «своего человека». «Как знакомо, такой тактикой от меня все равно ничего не добиться», — думает девушка, оценивающе глядя на свою молоденькую собеседницу. А психиаторше и правда не дашь больше двадцати двух.

— Я не спала потому, что мне не хотелось тратить на это свое время, — процедила Энни. — У меня есть дела гораздо поважнее этого.

— Вот как, — психиотричка пожевала губами. — Что же за дела? — спросила она, заранее зная, что не затуманенного ответа не получит.

— Ну, убить кого-нибудь. Знаете, наверное, размозжить голову топориком. Иногда это полезно.

Девушка-врач попыталась улыбнуться, обратить все в шутку.

— Ты так шутишь, да?

— Вовсе нет. Да будет вам известно, что у меня начисто отсутствует чувство юмора. А убийство кого-то приносит мне удовольствие. Хотя о чем я говорю? Вам все равно не понять. — Было не понятно, говорит она серьезно или издевается. Но неопытная психиотричка вроде и немного побледнела. — Вообще, когда один раз лишишь кого-то жизни, хочется испытать это снова и снова. Ты чувствуешь себя Богом. Ты начинаешь понимать, что в твоих руках все — вплоть до жизней других людей. Тебя это затягивает и ты уже без этого не мыслишь о своем существование. Один вид тебя крови невероятно раззадоривает… Да, я, пожалуй, слишком много рассказала. Вот видите — вы хоть что-то из меня вытянули. Можете признать свою, хоть и небольшую победу над моим непостижимым разумом.