Такой же

Эта стерва… она его привязала, посадила на цепь, в прямом смысле этого слова. Боже мой, что же она делала с ним в тот момент, это невозможно описать словами, а представить — только во времена «святой инквизиции». Знал бы хоть кто-нибудь… Я уверена, что это будет только между ними двоими, если, конечно, он однажды не взбунтуется и не… Короче, она просто издевалась над ним: била, орала, обзывалась, угрожала… если после её побоев он терял сознание, то обливала его водой и продолжала… Это было ужасно. Но ей это нравилось! Это обращение с ним, как с обычной дворнягой. Со сторожевым псом. И, знаешь, он всё-таки рассвирепел! И тогда я молилась богу, чтобы он не вырвался на волю: это было нечто… Огромные чёрные крылья, тело, непрестанно изменяющееся, то чернеющее, то приобретающее свой нормальный цвет и форму, то становясь каким-то звериным… Он издавал какие-то звуки, корча свою страшную морду и пытаясь разорвать ошейник. Ему было очень больно — я видела это по его всхлипам-крикам, по попыткам высвободиться, по тому, как быстро он терял силы… Мне было страшно, очень страшно! А эта ведьма только смеялась и кричала ему что-то зверское, нечеловеческое, оскорбляющее… А потом он начал успокаиваться, неожиданно и быстро: просто в один момент осел на пол, схватившись за голову, приняв свой человеческий облик, оставив лишь крылья. Жуть… Эта стерва выждала некоторое время, потом подошла и начала гладить его тело, совершенно не обращая внимания на крылья… потом вдруг стала… Господи, это страшно, это отвратительно, ужасно… — Вика села, открыв глаза и глядя за окно. — Всё я не видела, но мне хватило и части… Она… Она заставила его… Боже… До сих пор не могу забыть, как это существо… как они… — девушка резко взглянула на ошарашенную подругу:— Они трахались. Там. Она и это существо… Она использовала его именно с этой целью. И не боялась, что он начнёт бунтовать, наверное, из-за этого ошейника он так быстро терял силы… Я представить себе не могу, сколько это уже продолжается… Мне противно. Мне страшно. Я ненавижу их обоих: её за жестокость, а его за… приступы.

Она замолчала. Воцарилась нехорошая тишина. Настя пыталась осознать то, что только что услышала, понять и принять или не принять. Вика пыталась справиться с отвратительными воспоминаниями: каждый раз, как она это вспоминала, то перед глазами всплывала картинка, как крылатое существо и эта ведьма совокуплялись… По-другому это было назвать нельзя: она кричала, а он делал своё дело грубо и жёстко, как животное… Хотя, может быть, он и был животным. И потом — он без сил заваливался на пол, а через полчаса она отводила его на чердак. Он так напоминал труп, когда лежал там, на грязном полу, в тёмном углу…

— Это она… Велор не такой… — наконец сказала Настя. И чуть улыбнулась, хотя в глазах стояли слёзы. — Я тебе скажу, Вика, чтоб знала ты, что иногда ночь длится слишком долго, чтобы можно было её пережить. Чтобы стерпеть и не закричать. Чтобы упасть мёртвым и дожидаться, пока всё закончится… Надо уметь всё пережить, уметь ждать, уметь жить, когда от тебя все отвернулись, когда тебя все ненавидят… Надо уметь переждать ночь и встретить солнце… Просто ночь иногда бывает слишком длинной для одной незначительной жизни.

Валентина Александровна никогда не была женщиной чьей-то мечты: ни в возрасте двадцати пяти лет, ни тем более в возрасте сорока лет. С годами её внешность только ухудшалась, убивая всякие надежды на самое обыкновенное женское счастье. Она о нём мечтала половину своей сознательной жизни, и однажды мечты чуть не стали реальностью. Но их оборвала её лучшая подруга, уведя любимого человека прямо-таки у неё из-под носа. В этом она винила всё, начиная со своей неказистой внешности и заканчивая своей работой няньки в детском саду. Не сказать, чтобы она очень сильно любила детей, но жить на что-то было нужно: она обитала в вечной нужде и полуголодном состоянии, что не помешало ей сделать очередную попытку приобретения «женского счастья». Увы, «счастье» ограничилось лишь несвоевременной беременностью и отвращением к жизни в целом. Хотя воспоминаний о том времени осталось у Валентины Александровны совсем мало, ненавидеть всех и каждого она меньше не стала: это состояние ещё больше окрепло в её душе после того, как детский сад был закрыт, а она оказалась без работы и права на существование. Жить стало гораздо трудней, особенно в её положении. Ещё через месяц этой жизни она вдруг поняла, что не в состоянии переносить подобные издевательства со стороны судьбы и решила быстро избавиться от всех проблем: совершить самоубийство… Что было дальше она помнила с трудом: однако ребёнка она потеряла, а ещё её чуть не упекли в «психушку», но в последний момент сочли её «вменяемой» и отпустили. Работу она искала долго, и в итоге наткнулась на объявление о том, что «требуется сиделка для больного юноши четырнадцати лет». Она позвонила и оставила свои координаты. Через неделю ей перезвонили и сообщили, что она принята.

С этого момента жизнь Валентины Александровны сделала крутой вираж.