Und wir tanzten

— Я так понимаю, он покрывал долги с помощью вашей дочери?

Миссис Такер кивнула.

Я помог ей вновь подняться на ноги и вернуться в кресло у камина. Женщину колотила дрожь. Обычно мое благородство и степень порядочности в делах имеют свою цену, но сегодня я увлекся благотворительностью. И вовсе не потому, что во мне взыграла жалость к ее скверному положению. Не в моих правилах обирать тех, кто априори бесправен в глазах общества, но сегодня, видимо не выспавшись, я особенно остро проникся ее горем. Теперь мне предстояло показать бедной миссис Такер, что ожидало ее в недалеком будущем, и самый лучший адвокат окажется не в силах ее спасти. А именно спасения и чуда ожидала от меня эта перепуганная женщина.

— Миссис Такер, — медленно начал я и опустился в кресло напротив. Я выдержал паузу, пытаясь подобрать необходимые слова, но в голову, как назло, лезли сухие и безжалостные факты. Я был мастером своего ремесла, если дело касалось бумажных афер, но пойти против устоявшихся обычаев я, к сожалению, не мог.

Миссис Такер ждала продолжения моей речи.

— Для начала вы должны понять, пусть это будет непросто, но вам не доказать в суде, что муж спровоцировал ваши действия. Имелась масса прецедентов, и, увы, дело разрешалось не в пользу таких как вы. И причина вовсе не в том, что вы предложили недостаточную сумму за мои услуги… — поспешно сообщил я, заметив, как серая женщина медленно менялась в лице, а ее пальцы с такой силой сжали носовой платок, что на руках проступили красные пятна. — При всем моем сочувствии вашему горю, юридически, как замужняя женщина, вы даже не имели бы права на собственных детей, к примеру, вознамерившись развестись с вашим мужем вместо того, чтобы его убивать. Ваши дети были законнорожденными?

— Боже правый! Какое бесстыдство! — возмутилась миссис Такер, всплеснув руками, — вы хотите сказать, это животное могло преспокойно отдавать на растерзание ростовщикам нашу дочь? Неслыханно!

— Если бы вы подали на развод, ваши дела сейчас не обстояли столь плачевно. Доказать факт насилия немного проще, чем постфактум рассуждать об убийстве.

— Вы отказываетесь мне помочь?

— Вы можете обратиться к любому другому адвокату, это не изменит исход дела. — Я откинулся на спинку кресла, — выторговать в суде свободу вам не сможет никто.

Миссис Такер резко поднялась из кресла. Я замолчал. Ее ноздри широко раздувались, и я видел, что женщина едва сдерживалась, чтобы не устроить скандал. Блеклые глаза ее превратились в узкие темные щелки, она с силой, в гневе, поджала побледневшие губы. И я предположил, что Аманда Такер изо всех сил пыталась подобрать подходящие слова, дабы подвести черту нашему разговору.

— Теперь я понимаю, — часто дыша, начала она, — слава идет впереди вас, мистер Хейвуд! Вы ничем не отличаетесь от тех, кто пишет эти глупые законы! Настолько же жестоки и бесчувственны! Вам нет дела до чужого горя!

Развернувшись на каблуках, женщина резко схватила свою накидку со спинки кресла и направилась к выходу. Я не стал ее останавливать. Признаться, в какой-то момент, я ожидал, что она дойдет до рукоприкладства, и резонно предполагал, что не без моего участия. Но для нее будет гораздо лучше узнать о положении вещей сейчас, нежели оказаться позорно уличенной в собственном бесправии в зале суда.

Возможно, мои суждения были плодом всеобщего заблуждения. Я всего лишь герой своего времени. К тому же, не самый положительный герой. А эпоха просвещения непременно сменит темную самобытность наших дней, и у таких несчастных людей, как миссис Такер, появится шанс, пусть не избежать наказания и порицания, но хотя бы доказать вопиющую безысходность случая. Быть может, я и правда слишком циничен?

После ее ухода кабинет вновь погрузился в тишину. Кажется, за окном пошел дождь. Тяжелые капли барабанили в стекла, и отчего-то я представил, как миссис Такер пробиралась сквозь непогоду домой. Я перевел взгляд на лампу, закрепленную на стене, и немного понаблюдал за трепещущим огоньком внутри стеклянного плафона.

Было что-то сокровенное в едкой тишине. Меня окружали родные стены моего дома, кабинета, некогда принадлежавшего моему отцу. Но теперь на столе передо мной лежали мои документы, удобные для меня чернильные ручки, наконец, печать тоже имела мое имя. Но я по-прежнему растворялся в упоительном запахе старинных книг, стоявших на полках. Мебель тоже хранила свои запахи, подобно старым фотопластинкам. Сотни судеб решались за столом этого кабинета. Десятки из них уже стали историей.

Я прикрыл глаза, все еще размышляя о случившемся. И чем глубже я погружался в пучину бессмысленности происходящего, тем сильнее меня одолевало тошнотворное чувство собственного бессилия. Как же легко люди взваливают груз своих жизней на плечи адвоката. Беззастенчиво требуют совершить для них невозможное. И один из десятка обязательно обличит тебя в том, что ты не всесилен.