Und wir tanzten

Я не силен в религиозных канонах. Моя профессия имеет мало общего с богоугодным делом, не говоря уже о том, что явление подобного мне перед ликами святых претило бы самому пониманию морали. Любопытно, поразит ли меня молния, вздумай я предстать перед ликом Господним посреди его обители? Но я вновь отвлекся. Кто-то из мудрецов сказал: уверовав, что не имеем греха, мы обманываем себя, поскольку само предположение подобного есть грех. К чему я веду мысль?

Одна неприметная женщина сегодня убила собственного мужа, потому что он прожил жизнь, будучи грязным скотом, и мой грех, как и грех всего нашего общества, — в молчании. И наше молчаливое бездействие и согласие преступны.

Выдвинув нижний ящик стола, я достал оттуда припрятанную бутылку скотча. Пожалуй, этой ночи не хватало его терпкого дымного вкуса.

И спустя несколько часов ночь застала меня пьяным возле церкви Св. Марии.

Я толком не знал, что привело меня в ливень к этому месту. Но вот он я — стою посреди пустынной Черч-Грин с початой бутылкой спиртного, к слову, уже второй, и в немом благоговении смотрю на высокие стрельчатые витражи старинной церкви.

Неподалеку располагался старый погост, и каменные кресты неясными силуэтами отражались в тусклом свете фонарей. Я сделал большой глоток из бутылки, и виски обжег мне горло. Такое неожиданно необходимое чувство, как будто кто-то запалил внутри погребальный костер. Я пошатнулся и, не удержав равновесие, завалился назад и упал на дорогу. Громада церкви нависла надо мной, и мне казалось, будто небеса разверзлись громогласным хоралом из самой Преисподней.

Треклятый дождь заливал глаза. Мне было холодно. Я чувствовал, как тело сковывала дрожь, но неведомая, непостижимая сила не позволяла мне подняться с дороги и вернуться к себе домой. Я не сразу понял, но из моих глаз текли слезы.

Я плакал, лежа пьяным у ворот церкви. Что за вероломное откровение снизошло на меня в тот момент? Но боль в груди была настолько невыносимой, что я невольно подумал о скорой смерти. Неужели некие высшие силы привели меня в обитель скорби в надежде на покаяние? Я громко засмеялся, и впервые мой смех звучал так тревожно:

— Черта с два вы меня заберете! — громко заорал я, подняв руку с зажатой в ней бутылкой к небу, — я… Я! Юстас Хейвуд! Мое имя станет легендой! И если мне гореть, то гореть в аду! И вы горите! Все горите! — ливень разошелся сильнее, и мои вопли были едва различимы за его шумом. Ледяные капли больно жалили лицо, не позволяя открыть глаза, но я радовался новому животворящему чувству боли.

Я все еще жив.

Я все еще существую.

Сжавшись в луже на дороге, я отвернулся от церкви. Огни в ее окнах обещали мне надежду, но я знал — лживая благодетельная надежда не принесет мне покоя.

И тогда я вспомнил единственное, что на краткий миг смогло приручить огонь безумия, бушующий внутри меня. Я воззвал к ней, будто раненый зверь. Снова и снова. Задыхаясь в постыдных рыданиях от собственного бессилия, я кричал ее имя и бился на земле, пока мой голос не сорвался на хрип. Я звал ее, жаждая тепла. Проклятого тепла, что она имела неосторожность мне подарить.

Неужели я желал быть спасенным?

— Аделайн… Помоги мне…

Или был просто сильно пьян.

— Аделайн…

Итерация V

Неясные блики танцевали перед моими глазами. Черные точки перемещались в незримом сумрачном пространстве, увлекая мой сонный разум угловатостью метаморфоз. Я неровно вздохнул, и воздух показался мне удивительно чистым. Так пахнет накрахмаленное свежее постельное белье, когда только им застилают кровать. Принюхавшись, я попытался различить остальные нотки, и то был стерильный запах лекарств.

Неужели я в госпитале?

Рядом кто-то говорил, но я не узнавал голосов. Я решил сделать вид, будто сплю и немного понаблюдать за происходящим. Если я действительно попал в больницу, кто-то из врачей непременно должен прийти справиться о моем самочувствии или хотя бы прояснить причину моего пребывания здесь. Но мой замысел обернулся крахом, как только я запоздало ощутил прикосновение теплой руки к моей. Удивительно знакомое прикосновение женской руки. Резко открыв глаза, я в удивлении увидел перед собой Аделайн Торнби.

— Юстас? — Ее глаза, цвета расплавленного серебра, беспокойно изучали мое лицо. И судя по тому, с какой тревогой Аделайн сильнее сжала мою руку, увиденное не слишком ее воодушевило.

— Что ты здесь делаешь?

Тут же осознав ошибочность своего вопроса, я тихо выругался. Мысли в голове носились лихорадочным роем, но я никак не мог заставить себя сосредоточиться на происходящем. Высвободив свою руку, я коснулся переносицы.

— Гамильтон Грей сообщил утром, что ты в больнице.

— Только это? — Я старался, но скрыть предательскую надежду в голосе не сумел.