Книга написана в течении одного года. За это время случилось многое. Жизнь кардинальным образом изменилась. Произошло столько событий, что если всех их описать, то выйдет очередная книга. В разное время бывали разные ситуации, тени которых отразились на этом произведении. Именно поэтому книга получилась такой неоднозначной, но затрагивающей важные остро-социальные темы, происходящие в жизни человечества и ставящие свои вопросы, ответы на которые читатель найдёт в этой книге.
Добавить в моё избранное
81 мин, 52 сек 8091
Автор, в начале, писал сам для себя, пытаясь увидеть вектор развития в данном направлении. В итоге понял, что данная тема не свойственна его таланту, в виду малого развития и неспособности выйти на новый уровень книгосочинительства и дальнейшие изыскания подобного творчества не увидят свет. Поэтому, автор надеется, что читатель поймёт и поддержит данное соображение и приложит максимум усилий, для воплощения сего замысла в жизнь.
Исходя из вышеперечисленного, оценки вида: фигня, отстой, говно и прочие эпитеты от глубоко-духовно-развитого читателя, автору очень важны и необходимы, как стакан разбавленного уксуса перед молитвой. Так что, не уважаемые каннибалы, клерикалы, жыды, попы, цырковные мощееды и прочие легионы хрюсионских багахульников — перехрюстившись по три раза и ёбнув пол литра вдребезги, для храбрости, с опаской выражайте своё феерическое «Фу». Оценки нормальной части общества в виде многочисленных военов еХд и сочувствующих движу, автор и так знает. Но будет только счастлив, если они помогут автору избежать появления новых произведений. И помни читатель, если ты молчишь, то значит содействуешь проявлению бухого ангелка в воспалённом мозгу автора. А это чревато новыми книгами.
«Человек человеку — волк.
Но волчья стая опасна для каждой овцы!»
љ Buchoy Angelok
Сонное время. Оно тянулось час за часом, издавая гулкие звуки в пустой мало освещённой комнате вечного поиска мыслей. Как только скользчайшая мысль проникала в подсознание, она мгновенно преобразовывалась в исчезающий образ, вовлекающий сиюсекундное написание увиденного на старой, нетленной бумаге.
Сковывающее бремя. Оно заставляло вечность, посылать импульсы в безмятежное подсознание. То, в свою очередь, замещало мысли в сознании, убеждая в необходимости выполнять обыденное снова и снова.
Тихая обыденность. Она давала понять, что ярким краскам и играющей фантазии не найдется места в этом гулком месте. Всюду играет в свои мрачные игры одно лишь холодное воображение.
Непредсказуемая обстановка. Невозможно было предугадать, что произойдет в следующее мгновение. Кто или что окажется рядом. Какие последствия приобретут те или иные действия и поступки.
Пролог
У одиноко стоящей избы, что поодаль от реки забвения, сидел некто. О нем ничего не было известно. Как он здесь оказался, каким ветром его сюда занесло, кто его знает… Сидел он на камне и что-то записывал на потрёпанных временем листах бумаги, постоянно отрываясь от своего дела на некоторое мгновение, думая о чем-то. Или это камень сидел на нем, и молчал, погрузившись в вековые раздумья о вечности бытия.
Не было ни времени суток, ни порядка перемены погоды. Но каждый раз он выходил из избы, садился на одинокий камень и наносил чернила на бумагу. То, как он вырисовывал буквы, поражало скудное воображение здешних цырковных гадов, которые бывали у одинокого камня, чтобы насладиться мыслью его…
… И загоралась бумага под чернилами его. И скрипела ржавая сталь при касании о старую бумагу. И сбегались на скрип тот гады цырковные. И просили они его. И умоляли воцырковленно. И падали на немощные колени перед ним. И было жаль цырковных гадов ему. И гладил он по гривам их. И кидал он гадкую пригадкую еду. И мигом подбирали гады угощение. И целовали его ноги. И зажигали они свечи цырковные. И освещали письмена его. И начинал писать он.
Шёл двадцать пятый день декабря. Время зимнее, лютое. Именно в этот день гады цырковные пробуждались от равноапостольного бодуна, издавая сонный вопль на всю незыблемую округу. Даже слепые птицы, которые издавна считались злейшими врагами цыркви, не смели в этот день самовольно обгаживать ненавистный трупный сарай, с гниющим мертвецом надетым на купольный кол. Прекрасные снежинки, грациозно вращаясь в завораживающем танце, при касании о цырковные владения, сею же секунду превращались в безликую слякоть, которая липкими каплями падала на воцырковленную территорию.
Трупный сарай, по какому-то дикому недоразумению именуемый «домом божьим» либо злачным словом «цырковь», видимо для сокрытия своих нечестивых делишек, в этот день кишил гадами цырковными и испускал зловонный смрад цырковных свечей.
Поодаль, у одиноко стоящей избы, гулял ветер. Его огромные ладони вонзались в пустоту, заставляя содрогаться всех здешних обитателей. Ветер любил шутки, но шутки не любили его. С их помощью, ветер заставлял слепых птиц слетаться над цырковью. И в этот день, все повторилось вновь.
Птицы кубарем летели к трупному сараю, всеми силами сопротивляясь могучему шутнику. Ветер знал, что птиц отпугивает свечной смрад, особенно сильно испускаемый в этот странный день. Левой рукой он отгонял смрад в пустоту, а правой направлял слепых птиц на то несуразное место, которое как гриб появилось из ниоткуда, препятствуя свободному странствию вольного ветра.
Хоть птицы были и слепы, но они отчетливо осознавали, куда следует пускать вонючие мины.
Исходя из вышеперечисленного, оценки вида: фигня, отстой, говно и прочие эпитеты от глубоко-духовно-развитого читателя, автору очень важны и необходимы, как стакан разбавленного уксуса перед молитвой. Так что, не уважаемые каннибалы, клерикалы, жыды, попы, цырковные мощееды и прочие легионы хрюсионских багахульников — перехрюстившись по три раза и ёбнув пол литра вдребезги, для храбрости, с опаской выражайте своё феерическое «Фу». Оценки нормальной части общества в виде многочисленных военов еХд и сочувствующих движу, автор и так знает. Но будет только счастлив, если они помогут автору избежать появления новых произведений. И помни читатель, если ты молчишь, то значит содействуешь проявлению бухого ангелка в воспалённом мозгу автора. А это чревато новыми книгами.
«Человек человеку — волк.
Но волчья стая опасна для каждой овцы!»
љ Buchoy Angelok
Сонное время. Оно тянулось час за часом, издавая гулкие звуки в пустой мало освещённой комнате вечного поиска мыслей. Как только скользчайшая мысль проникала в подсознание, она мгновенно преобразовывалась в исчезающий образ, вовлекающий сиюсекундное написание увиденного на старой, нетленной бумаге.
Сковывающее бремя. Оно заставляло вечность, посылать импульсы в безмятежное подсознание. То, в свою очередь, замещало мысли в сознании, убеждая в необходимости выполнять обыденное снова и снова.
Тихая обыденность. Она давала понять, что ярким краскам и играющей фантазии не найдется места в этом гулком месте. Всюду играет в свои мрачные игры одно лишь холодное воображение.
Непредсказуемая обстановка. Невозможно было предугадать, что произойдет в следующее мгновение. Кто или что окажется рядом. Какие последствия приобретут те или иные действия и поступки.
Пролог
У одиноко стоящей избы, что поодаль от реки забвения, сидел некто. О нем ничего не было известно. Как он здесь оказался, каким ветром его сюда занесло, кто его знает… Сидел он на камне и что-то записывал на потрёпанных временем листах бумаги, постоянно отрываясь от своего дела на некоторое мгновение, думая о чем-то. Или это камень сидел на нем, и молчал, погрузившись в вековые раздумья о вечности бытия.
Не было ни времени суток, ни порядка перемены погоды. Но каждый раз он выходил из избы, садился на одинокий камень и наносил чернила на бумагу. То, как он вырисовывал буквы, поражало скудное воображение здешних цырковных гадов, которые бывали у одинокого камня, чтобы насладиться мыслью его…
… И загоралась бумага под чернилами его. И скрипела ржавая сталь при касании о старую бумагу. И сбегались на скрип тот гады цырковные. И просили они его. И умоляли воцырковленно. И падали на немощные колени перед ним. И было жаль цырковных гадов ему. И гладил он по гривам их. И кидал он гадкую пригадкую еду. И мигом подбирали гады угощение. И целовали его ноги. И зажигали они свечи цырковные. И освещали письмена его. И начинал писать он.
Шёл двадцать пятый день декабря. Время зимнее, лютое. Именно в этот день гады цырковные пробуждались от равноапостольного бодуна, издавая сонный вопль на всю незыблемую округу. Даже слепые птицы, которые издавна считались злейшими врагами цыркви, не смели в этот день самовольно обгаживать ненавистный трупный сарай, с гниющим мертвецом надетым на купольный кол. Прекрасные снежинки, грациозно вращаясь в завораживающем танце, при касании о цырковные владения, сею же секунду превращались в безликую слякоть, которая липкими каплями падала на воцырковленную территорию.
Трупный сарай, по какому-то дикому недоразумению именуемый «домом божьим» либо злачным словом «цырковь», видимо для сокрытия своих нечестивых делишек, в этот день кишил гадами цырковными и испускал зловонный смрад цырковных свечей.
Поодаль, у одиноко стоящей избы, гулял ветер. Его огромные ладони вонзались в пустоту, заставляя содрогаться всех здешних обитателей. Ветер любил шутки, но шутки не любили его. С их помощью, ветер заставлял слепых птиц слетаться над цырковью. И в этот день, все повторилось вновь.
Птицы кубарем летели к трупному сараю, всеми силами сопротивляясь могучему шутнику. Ветер знал, что птиц отпугивает свечной смрад, особенно сильно испускаемый в этот странный день. Левой рукой он отгонял смрад в пустоту, а правой направлял слепых птиц на то несуразное место, которое как гриб появилось из ниоткуда, препятствуя свободному странствию вольного ветра.
Хоть птицы были и слепы, но они отчетливо осознавали, куда следует пускать вонючие мины.
Страница
1 из 25
1 из 25
