Добавить в моё избранное
82 мин, 10 сек 6340
Оттен хотел попробовать ещё раз, но тут она швырнула башмаки на берег, и, разбежавшись, бросилась в воду. Оттен вздохнул и принялся выбираться из кустов — гнев родителей этой девочки в случае, если они узнают, что заезжий художник подсматривал за их дочерью, показался ему опасней, чем возможная встреча с каким-нибудь обитателем ночной Налары.
Подводное течение было сегодня холоднее и яростней, чем все последние недели — это был верный признак наступления лета. Река пыталась увлечь Кам вниз по течению, к другим берегам, к другим городам, и это было почти опасно, но она оставалась под водой — зажмурившись и сжав зубы, чувствуя, как немеют пальцы рук и сжимается горло.
Сначала ей показалось, что в кустах у берега притаилась лисица, или чей-то потерявшийся пёс забрёл в колючие заросли и не может выбраться, и потому она не стала отвлекаться — на закате и после никто не подойдёт к ядовитой воде слишком близко. Именно привычки зверей заставили жителей Ниода бояться ночной Налары, ведь животные ясно видят то, чего человек не различит сквозь вечерний туман. Кам же давно знала, что подводные змеи не так ядовиты, как принято считать, и даже не приблизятся к тебе, если не придавить случайно пяткой одну из их зарытых в иле и песке нор — но это можно было сделать и днём. Когда Кам было семь, она разворошила одну из этих нор специально, и потом проспала целую неделю, но не умерла и не покрылась зелёными пятнами.
Убедив себя в том, что за ней наблюдает лиса, Кам продолжила танцевать, тёплый воздух и ледяная вода становились в этом танце чем-то единым, и с каждым движением она чувствовала себя всё легче и прозрачней — рассыпающейся росой, вечерним оранжевым светом.
Но сопение, доносившееся с берега сквозь деревянный стук каблуков, становилось всё отчётливей, и уже очевидно было, что там притаился зверь покрупнее собаки. Приоткрыв один глаз в очередном головокружительном повороте, она увидела его и сразу узнала свинцово-серый сутулый пиджак — это был художник из Тонтрэ. Он приехал несколько недель назад, и каждый вечер, направляясь от берега к дому, Кам следила за пустым мольбертом в его окне, и придумывала повод с ним заговорить. Тонтрэ был город поэтов, оттуда двенадцать лет назад приехала в Ниод мать Кам. План Кам был очень прост: увидев её, художник безнадёжно влюбится, объявит Кам своей музой и увезёт куда-нибудь подальше от Ниода и её семьи — лучше всего, конечно же, в Тонтрэ. Там Кам примут в семью Гро, и всю оставшуюся жизнь можно будет посвятить танцам и путешествиям. Возможно, когда Кам станет уже очень знаменитой и посетит все отмеченные на карте страны, она переберётся в Рэйгра, но, может быть, и нет — если ей самой не захочется.
В соответствии с этим планом умнее всего сейчас было бы помахать художнику рукой и улыбнуться, но то, что этот тип торчал здесь неизвестно сколько времени и следил за её танцем, вызвало такое бешенство, что она яростно швырнула в него свои туфли — они были довольно тяжёлые, и если бы хоть один башмак долетел, на лбу у художника красовалась бы шишка. Но туфли зарылись в песок, и, сгорая от стыда, Кам бросилась в воду. На глубине Налара была опасней, чем у берега, но её холодное течение успокаивало и холодило щёки.
Я ничего не заметила, его здесь не было, мне просто показалось, — повторила Кам мысленно несколько раз, — а если и не показалось… что с того? Ему наверняка понравилось, как я танцую. Всем нравится.
Она оставалась под водой, поглаживая течение ладонями и пальцами ног, пока от недостатка воздуха голос её мыслей не стал совсем спокойным, таким же холодным, как вода на глубине, и от того убедительным. Но, вытолкнув себя на поверхность, она была рада увидеть пустой тёмный берег. Звёзды над лесом были уже совсем близкими, а вода в реке казалась чёрной.
Уже совсем поздно, — запоздало поняла Кам, — Этэйла меня убьёт.
Когда в детстве Кам разворошила змеиное гнездо и затем неделю спала, ещё две недели после этого её не выпускали из дома. В те дни ей не нужно было спускаться в столовую, чтобы позавтракать. Этейла совсем на неё не орала, она приносила бесконечные чашки с зелёными, горькими и жирными на вкус бульонами. Судя по всему, эти жирные чашки были местью за то, что в остальном Этейла вынуждена была изображать из себя добрую бабушку — ведь отец на это время забросил работу и оставался в комнате Кам до позднего вечера. Просыпаясь, каждое утро она видела его осунувшееся лицо, и каждое утро говорила, что уже здорова, и хотела бы погулять в саду — но он ей не верил. Делать в те дни было совершенно нечего — Этейла пробовала заикнуться о том, что Кам могла бы посвятить время своей болезни изучению истории или какому-нибудь ещё неподвижно-полезному делу, но отец только возмутился в ответ — девочка ещё слишком слаба, и она не любит читать, не следует её мучить.
Подводное течение было сегодня холоднее и яростней, чем все последние недели — это был верный признак наступления лета. Река пыталась увлечь Кам вниз по течению, к другим берегам, к другим городам, и это было почти опасно, но она оставалась под водой — зажмурившись и сжав зубы, чувствуя, как немеют пальцы рук и сжимается горло.
Сначала ей показалось, что в кустах у берега притаилась лисица, или чей-то потерявшийся пёс забрёл в колючие заросли и не может выбраться, и потому она не стала отвлекаться — на закате и после никто не подойдёт к ядовитой воде слишком близко. Именно привычки зверей заставили жителей Ниода бояться ночной Налары, ведь животные ясно видят то, чего человек не различит сквозь вечерний туман. Кам же давно знала, что подводные змеи не так ядовиты, как принято считать, и даже не приблизятся к тебе, если не придавить случайно пяткой одну из их зарытых в иле и песке нор — но это можно было сделать и днём. Когда Кам было семь, она разворошила одну из этих нор специально, и потом проспала целую неделю, но не умерла и не покрылась зелёными пятнами.
Убедив себя в том, что за ней наблюдает лиса, Кам продолжила танцевать, тёплый воздух и ледяная вода становились в этом танце чем-то единым, и с каждым движением она чувствовала себя всё легче и прозрачней — рассыпающейся росой, вечерним оранжевым светом.
Но сопение, доносившееся с берега сквозь деревянный стук каблуков, становилось всё отчётливей, и уже очевидно было, что там притаился зверь покрупнее собаки. Приоткрыв один глаз в очередном головокружительном повороте, она увидела его и сразу узнала свинцово-серый сутулый пиджак — это был художник из Тонтрэ. Он приехал несколько недель назад, и каждый вечер, направляясь от берега к дому, Кам следила за пустым мольбертом в его окне, и придумывала повод с ним заговорить. Тонтрэ был город поэтов, оттуда двенадцать лет назад приехала в Ниод мать Кам. План Кам был очень прост: увидев её, художник безнадёжно влюбится, объявит Кам своей музой и увезёт куда-нибудь подальше от Ниода и её семьи — лучше всего, конечно же, в Тонтрэ. Там Кам примут в семью Гро, и всю оставшуюся жизнь можно будет посвятить танцам и путешествиям. Возможно, когда Кам станет уже очень знаменитой и посетит все отмеченные на карте страны, она переберётся в Рэйгра, но, может быть, и нет — если ей самой не захочется.
В соответствии с этим планом умнее всего сейчас было бы помахать художнику рукой и улыбнуться, но то, что этот тип торчал здесь неизвестно сколько времени и следил за её танцем, вызвало такое бешенство, что она яростно швырнула в него свои туфли — они были довольно тяжёлые, и если бы хоть один башмак долетел, на лбу у художника красовалась бы шишка. Но туфли зарылись в песок, и, сгорая от стыда, Кам бросилась в воду. На глубине Налара была опасней, чем у берега, но её холодное течение успокаивало и холодило щёки.
Я ничего не заметила, его здесь не было, мне просто показалось, — повторила Кам мысленно несколько раз, — а если и не показалось… что с того? Ему наверняка понравилось, как я танцую. Всем нравится.
Она оставалась под водой, поглаживая течение ладонями и пальцами ног, пока от недостатка воздуха голос её мыслей не стал совсем спокойным, таким же холодным, как вода на глубине, и от того убедительным. Но, вытолкнув себя на поверхность, она была рада увидеть пустой тёмный берег. Звёзды над лесом были уже совсем близкими, а вода в реке казалась чёрной.
Уже совсем поздно, — запоздало поняла Кам, — Этэйла меня убьёт.
Когда в детстве Кам разворошила змеиное гнездо и затем неделю спала, ещё две недели после этого её не выпускали из дома. В те дни ей не нужно было спускаться в столовую, чтобы позавтракать. Этейла совсем на неё не орала, она приносила бесконечные чашки с зелёными, горькими и жирными на вкус бульонами. Судя по всему, эти жирные чашки были местью за то, что в остальном Этейла вынуждена была изображать из себя добрую бабушку — ведь отец на это время забросил работу и оставался в комнате Кам до позднего вечера. Просыпаясь, каждое утро она видела его осунувшееся лицо, и каждое утро говорила, что уже здорова, и хотела бы погулять в саду — но он ей не верил. Делать в те дни было совершенно нечего — Этейла пробовала заикнуться о том, что Кам могла бы посвятить время своей болезни изучению истории или какому-нибудь ещё неподвижно-полезному делу, но отец только возмутился в ответ — девочка ещё слишком слаба, и она не любит читать, не следует её мучить.
Страница
2 из 23
2 из 23
