Добавить в моё избранное
80 мин, 36 сек 16887
Его помощник, не проронивший за все время ни единого слова, последовал за ним. Проводив их, родители вернулись ко мне в спальню.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил отец.
— Прекрасно! — бросил я. — Этот придурок только и думает, что о наркоте и барышнях нежного возраста! Сам он бледная немочь!
— Вот теперь я вижу, что ты уже в порядке, — хмыкнул папа. — Ладно, остынь. Ложись спать, Ромео. А то завтра с утра твоя Джульетта придет. А зевать во время свидания — дурной тон.
Он выключил свет.
— Спокойной ночи, — пожелала мне мама, прикрывая за собой
дверь.
* * *
Два дня по настоянию мамы я провел в постели. У меня ничего не болело, и я чувствовал себя вполне прилично. Первый день меня беспокоила небольшая слабость. А во второй я уже был здоров, как бык, и мама с трудом удерживала меня в кровати. Ленка навещала меня ежедневно, и каждый день все более красочно рассказывала, как она перепугалась, когда я вырубился. В субботу я решительно выбрался из постели и целый день слонялся по квартире, надоедая родителям постоянным нытьем. Но на улицу они меня все же не выпустили. В воскресенье мама с папой собрались ехать в сад. Малина созрела и уже не терпела промедления. Ее надо было собирать. Я попросился поехать с ними, не особенно рассчитывая на удачу. Однако мама неожиданно быстро согласилась. «Если ты останешься дома один, то обязательно куда-нибудь улизнешь, — сказала она. — А так хоть под присмотром будешь». Вот черт! И как я сам сразу не сообразил! Конечно, я мог бы провести выходной гораздо интереснее, чем копаясь в колючих зарослях малины. Я даже подумал было о том, чтобы снова прикинуться захворавшим. Но потом все-таки решил этого не делать, опасаясь, что кто-нибудь из родителей останется со мной дома.
Воскресный денек выдался жарким. Мы встали рано — первый автобус в сады отходил в половину седьмого. В шесть мы, навьюченные лопатами, тяпками и канистрами с водой, вышли из дома. Работы на «фазенде» оказалась чертова прорва. Помимо сбора малины, надо было прополоть картошку и помидоры. Отлежавшись за двое суток, я так резво принялся за дело, что к одиннадцати часам почувствовал, что выдыхаюсь. Видно, мама тоже заметила это, потому что отобрала у меня тяпку.
— Ты уже хорошо поработал сегодня. Иди, отдохни в беседке.
В тени беседки было чуть прохладнее, чем снаружи. И, несмотря на то, что ее скамья была жесткой и узкой, я быстро задремал под мирное жужжание пчел. Разбудил меня отец.
— Эй, лентяй, вставай! Весь обед проспишь!
— М-м…, — ответил я, поворачиваясь на другой бок.
— Ты посмотри, какого красавца-тарантула я нашел.
— Где?! — я мгновенно вскочил, озираясь.
Папа рассмеялся. Он знал, что я просто не перевариваю пауков.
— Теперь я знаю, как будить тебя в школу, — сказал он.
— Да ладно, — буркнул я и направился к баку мыть руки.
После обеда мы втроем принялись за сбор малины. Удовольствие ниже среднего — шарить по колючим кустам в поисках ягод под палящими лучами июньского солнца. Я снял с себя все, что мог. И все равно, не прошло и десяти минут, как струйки пота буквально залили мой лоб, постоянно попадая в глаза. Ноги мои дрожали, к тому же вдруг стало ломить поясницу. Такое неприятное ощущение возникло у меня впервые. «Наверное, это подкрадывается старость», — усмехнулся я про себя. Но смешки смешками, а еще через пять минут я понял, что больше не могу стоять согнувшись, и мне необходимо срочно перевести дух. Сорвав три сочные ягоды, я отправил две из них в банку, а третью в рот, и выпрямился.
Внезапно я почувствовал неприятное покалывание в шее и в затылке, и мир вокруг меня потерял четкость.
— Который час, Рома? — долетел издалека мамин голос.
Я посмотрел на часы.
— Пятнадцать минут второго.
Мой голос оказался хриплым и дрожащим. Я еще успел удивиться, с чего бы это. Затем я поднял голову и посмотрел на небо. Неожиданно солнце поменяло свой цвет с желто-оранжевого на черный и ринулось прямо на меня. Через мгновенье оно заслонило мне все…
* * *
… Я сразу вспомнил: залитые солнечным светом грядки, летящее на меня черное солнце, тревожные крики родителей где-то вдалеке… Я опять вырубился, на этот раз в саду. Но даже не открывая глаз, я мог с уверенностью сказать, что то, на чем я сейчас лежу, не является садовой скамейкой. Моя рука чувствовала прохладу чистой простыни. Мягкая, нежная ладонь, которая могла принадлежать только моей маме, поглаживала мои волосы. Я приоткрыл глаза. Я был дома, но вокруг царила странная полутьма и тишина. Мама с покрасневшими глазами сидела у моего изголовья. Я увидел, как дрожат и что-то беззвучно шепчут ее губы. Я заметил сеть морщинок вокруг ее глаз, отливающую серебром прядь за левым ухом. Еще никогда я не видел ее такой усталой и постаревшей. При этой мысли мое сердце болезненно сжалось.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил отец.
— Прекрасно! — бросил я. — Этот придурок только и думает, что о наркоте и барышнях нежного возраста! Сам он бледная немочь!
— Вот теперь я вижу, что ты уже в порядке, — хмыкнул папа. — Ладно, остынь. Ложись спать, Ромео. А то завтра с утра твоя Джульетта придет. А зевать во время свидания — дурной тон.
Он выключил свет.
— Спокойной ночи, — пожелала мне мама, прикрывая за собой
дверь.
* * *
Два дня по настоянию мамы я провел в постели. У меня ничего не болело, и я чувствовал себя вполне прилично. Первый день меня беспокоила небольшая слабость. А во второй я уже был здоров, как бык, и мама с трудом удерживала меня в кровати. Ленка навещала меня ежедневно, и каждый день все более красочно рассказывала, как она перепугалась, когда я вырубился. В субботу я решительно выбрался из постели и целый день слонялся по квартире, надоедая родителям постоянным нытьем. Но на улицу они меня все же не выпустили. В воскресенье мама с папой собрались ехать в сад. Малина созрела и уже не терпела промедления. Ее надо было собирать. Я попросился поехать с ними, не особенно рассчитывая на удачу. Однако мама неожиданно быстро согласилась. «Если ты останешься дома один, то обязательно куда-нибудь улизнешь, — сказала она. — А так хоть под присмотром будешь». Вот черт! И как я сам сразу не сообразил! Конечно, я мог бы провести выходной гораздо интереснее, чем копаясь в колючих зарослях малины. Я даже подумал было о том, чтобы снова прикинуться захворавшим. Но потом все-таки решил этого не делать, опасаясь, что кто-нибудь из родителей останется со мной дома.
Воскресный денек выдался жарким. Мы встали рано — первый автобус в сады отходил в половину седьмого. В шесть мы, навьюченные лопатами, тяпками и канистрами с водой, вышли из дома. Работы на «фазенде» оказалась чертова прорва. Помимо сбора малины, надо было прополоть картошку и помидоры. Отлежавшись за двое суток, я так резво принялся за дело, что к одиннадцати часам почувствовал, что выдыхаюсь. Видно, мама тоже заметила это, потому что отобрала у меня тяпку.
— Ты уже хорошо поработал сегодня. Иди, отдохни в беседке.
В тени беседки было чуть прохладнее, чем снаружи. И, несмотря на то, что ее скамья была жесткой и узкой, я быстро задремал под мирное жужжание пчел. Разбудил меня отец.
— Эй, лентяй, вставай! Весь обед проспишь!
— М-м…, — ответил я, поворачиваясь на другой бок.
— Ты посмотри, какого красавца-тарантула я нашел.
— Где?! — я мгновенно вскочил, озираясь.
Папа рассмеялся. Он знал, что я просто не перевариваю пауков.
— Теперь я знаю, как будить тебя в школу, — сказал он.
— Да ладно, — буркнул я и направился к баку мыть руки.
После обеда мы втроем принялись за сбор малины. Удовольствие ниже среднего — шарить по колючим кустам в поисках ягод под палящими лучами июньского солнца. Я снял с себя все, что мог. И все равно, не прошло и десяти минут, как струйки пота буквально залили мой лоб, постоянно попадая в глаза. Ноги мои дрожали, к тому же вдруг стало ломить поясницу. Такое неприятное ощущение возникло у меня впервые. «Наверное, это подкрадывается старость», — усмехнулся я про себя. Но смешки смешками, а еще через пять минут я понял, что больше не могу стоять согнувшись, и мне необходимо срочно перевести дух. Сорвав три сочные ягоды, я отправил две из них в банку, а третью в рот, и выпрямился.
Внезапно я почувствовал неприятное покалывание в шее и в затылке, и мир вокруг меня потерял четкость.
— Который час, Рома? — долетел издалека мамин голос.
Я посмотрел на часы.
— Пятнадцать минут второго.
Мой голос оказался хриплым и дрожащим. Я еще успел удивиться, с чего бы это. Затем я поднял голову и посмотрел на небо. Неожиданно солнце поменяло свой цвет с желто-оранжевого на черный и ринулось прямо на меня. Через мгновенье оно заслонило мне все…
* * *
… Я сразу вспомнил: залитые солнечным светом грядки, летящее на меня черное солнце, тревожные крики родителей где-то вдалеке… Я опять вырубился, на этот раз в саду. Но даже не открывая глаз, я мог с уверенностью сказать, что то, на чем я сейчас лежу, не является садовой скамейкой. Моя рука чувствовала прохладу чистой простыни. Мягкая, нежная ладонь, которая могла принадлежать только моей маме, поглаживала мои волосы. Я приоткрыл глаза. Я был дома, но вокруг царила странная полутьма и тишина. Мама с покрасневшими глазами сидела у моего изголовья. Я увидел, как дрожат и что-то беззвучно шепчут ее губы. Я заметил сеть морщинок вокруг ее глаз, отливающую серебром прядь за левым ухом. Еще никогда я не видел ее такой усталой и постаревшей. При этой мысли мое сердце болезненно сжалось.
Страница
8 из 23
8 из 23
