Тик-так

— Ма, — тихо позвал я.

Она не услышала меня.

— Мама, — повторил я громче.

Она встрепенулась и посмотрела на меня.

— Рома? Ты… очнулся?

— Да.

— У тебя что-нибудь болит?

— Нет. Только слабость. А почему так темно и тихо?

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Я задернула шторы.

— Открой их. И дай мне, пожалуйста, воды.

— Хорошо, — мама встала.

Она открыла штору, и солнечный свет в сопровождении какофонии городских улиц хлынул в комнату. К моему удивлению, за окном было еще совсем светло.

— Быстро вы меня домой приволокли, — слабо сказал я.

— Быстро? — мама улыбнулась, затем всхлипнула. — Нет. Сегодня уже понедельник.

Понедельник! О, черт! Я был без сознания почти сутки! При этой мысли я почувствовал страх. Первый раз — минуту, второй — полчаса, третий — сутки. Такая прогрессия мне совершенно не нравилась.

Мама принесла мне стакан чая и тарелку с бутербродами.

— Поешь. Ты же голодный.

Только теперь я понял, что действительно голоден, как волк.

Пока я ел, мама все время смотрела на меня. Она рассматривала меня так внимательно, что мне стало неловко.

— Что ты так на меня глядишь? — спросил я.

— Ты очень бледный. И сильно похудел с начала каникул. Рома, мне надо с тобой поговорить. Мы с папой волнуемся за тебя. Эти твои обмороки… В общем, мы решили, что тебе надо лечь в больницу.

Я ждал чего-то подобного, и все же почувствовал обиду.

— Вы решили? Что я должен лечь? — спросил я, напирая на местоимения.

— Не сердись, Рома, — мама говорила тихо, но твердо. — Ты и сам знаешь, что мы правы. Тебе надо обследоваться. Такие обмороки — это не шутка. С этим надо разобраться. Я уже звонила своей знакомой — она заведующая детским отделением. Я обо всем с ней договорилась. Всего пара недель. Потерпишь?

— Конечно, мама, — покорно сказал я. — Когда мы туда пойдем?

— Завтра.

* * *

В общем-то в больнице оказалось не так уж плохо. Только скучно. Стараниями мамы меня положили в одноместную палату, чистенькую и аккуратную. Но делать в ней было абсолютно нечего. Из девчонок и ребят моего возраста в отделении как назло оказался только один паренек по имени Витя. Но я не мог с ним долго общаться — он полжизни провел в больницах и был буквально помешан на всяких страшных болезнях, несчастных случаях и жутких операциях. Он постоянно загружал меня своими байками. Например о том, как в прошлом году одному мальчику в неврологическом отделении сделали укол снотворного, а он от этого умер. Я не слишком верил его рассказам — я сразу понял, что Витька был здоров брехать. Но и он скоро выписался, и даже поговорить стало не с кем. Первые несколько дней я провалялся в своей палате, читая сборник романов о похождениях Скользкого Джима де Гриза. Каждое утро из меня выкачивали по литру крови, делали рентгеновские снимки и цепляли на голову электроды, при виде которых мне сразу вспоминался Павлов и его собаки. Я даже спросил медсестру, когда же у меня начнет выделяться слюна. Самым противным было то, что со мной обращались как с маленьким ребенком, и о результатах анализов ничего не говорили. Мама навещала меня целый день и приносила кучу жратвы. Глядя на нее, можно было подумать, что меня здесь морят голодом.

На шестые сутки она наконец решилась переговорить с лечащим врачом. Разговор состоялся в коридоре, прямо возле палаты. Когда мама с доктором вышли, я поднялся с кровати и на цыпочках подкрался к неплотно закрытой двери. Я, конечно, понимал, что подслушивать нехорошо, но речь-то все-таки шла обо мне! Я успел вовремя, чтобы услышать вопрос мамы.

— Ну что, доктор, вы уже можете мне что-нибудь сказать?

— Понимаете, — после некоторой паузы ответил врач, — в настоящий момент мы не имеем полных результатов обследования. В тех анализах, которые у нас уже есть, не выявлено никаких существенных изменений. Да и чувствует себя мальчик неплохо.

— Что вы хотите сказать? Что Рома здоров?

— Нет. Я хочу сказать, что в настоящее время мы не можем с полной достоверностью выявить причину его обмороков. У него нет никакой серьезной органической патологии. Вполне возможно, что у него какие-то функциональные, сосудистые нарушения. Как говорили раньше — возрастное.

— Но вы уверены, что это не эпилепсия? Не опухоль?

— Я уверена, что нет. Но чтобы быть совершенно спокойными, дождемся результатов остальных анализов. Это займет еще три-четыре дня.

Я так же бесшумно вернулся обратно в постель. И когда мама вошла в палату, я встретил ее как ни в чем не бывало.

— Ну что?

— Все нормально. У тебя хорошие анализы. Если все и дальше будет в порядке — через три-четыре дня тебя выпишут.

Мне было совсем нетрудно изобразить бурную радость, тем более что я действительно очень хотел домой.