Тоттен-штаффель «Уроборос»

А здание уже тогда было у меня на примете.

Когда были улажены все вопросы с Верхним и Нижним начальством, и дело даже начало приносить какую-то прибыль — оба парня пропали с горизонта. Первый уехал с каким-то туманным проектом за океан, в одно из наших консульств у рубберов. Второго из-за какого-то туманного проекта взорвали вместе с его шикарным пароциклетом.

Мне это заведение давно осточертело, но из уважения к покойникам…

— Когда-нибудь, — мечтательно тянет Янкова. — Когда я соберу достаточно гребаных красненьких бумажек на своем счету… Я завяжу со всем этим дерьмом. Уеду нахрен в провинцию и открою маленькую гостиничку. В медвежьем углу. Парное молоко с утра, свежий сыр… Всякая такая пежня.

— Об этом тебе надо переговорить с Разилой. Он разбирается в вопросе.

Янкова смеется:

— Этот твой Разила — настоящее животное. Не понимаю, за что ты держишь этого парня? Постоянно пялится на мои сиськи, чуть не слюну роняет… Того гляди сожрет, ха-ха-ха!

— Он надежный, как имперская «Армадила». А на твои сиськи я и сам роняю слюну, детка.

— Ох, Фенхель. — Янкова откладывает щетку для волос и смотрит на меня умильно. — Никто не умеет говорить комплименты так, как ты…

(Р)егина

Госпиталь Преподобной Даны — одно из самых мрачных мест Яр-Инфернополиса. И одно из самых величественных зданий города.

Строился как дворец для тогдашнего нашего императора, Павела Шестого Полоумного. Парень был зациклен на покушениях, интригах и мятежах, настоящий параноик. И свой дворец спроектировал чем-то средним между крепостью, многоэтажным линкором и вычурным купеческим особняком.

Грандиозная серая махина в побеленных голубиным пометом обшарпанных химерах и облупившихся ангелах, двенадцать этажей Истинного Имперского Величия.

С Региной мы встречаемся у восточного крыла, в котором располагается психиатрическое отделение. Здесь она работает медсестрой.

Мы молча гуляем по больничному саду, дождь шелестит в ветвях. Над нами зеленая дымка расцветающих почек, в которой теряются дождевые капли. Я только сейчас понимаю — оказывается, теперь весна. В городе забываешь, что существует что-то, кроме постоянного дождя и пара, и временами — черного снега (зима) и душного смога (лето).

В эти цветущие дебри в духе рубберских «живоградов», за высокие крепостные стены госпиталя, с трудом пробиваются зловонные городские испарения. Кажется, будто мы находимся в другом мире. В параллельной реальности.

Напоминание о том, где мы на самом деле — сутулые и мрачные фигуры в застиранных полосатых пижамах. Это психи из «спокойных», которых выпускают на прогулки.

За переплетениями цветущих ветвей виднеются зарешеченные окна-бойницы, из них изредка доносятся вопли и крики «буйных».

Регина говорит:

— Мне уже пора… Ты так и не сказал, зачем приходил.

— Увидеть тебя.

— Фенхель… Не начинай опять.

— Мы давненько не встречались. Нашим старым составом… Клуб Покойников, а? Как тогда, на Циприке, помнишь?

— Не хочу вспоминать. Как там Кауперманн?

— Сто лет с ним не виделись. Но отрадно знать, что хотя бы его судьбой ты озабочена.

— О чем ты?

— Не хочешь спросить, как дела у меня?

— А зачем спрашивать? Раз пришел сюда — значит жив.

— Он тебе всегда нравился, да? Кауперманн.

— Я думаю, у него большое будущее.

— А как же Ибис?

— А что Ибис?

И впрямь — зачем я сюда приперся, думаю я.

Все что между нами было, быльем поросло. Нас теперь не связывает ничего, кроме общих знакомых. И кроме той истории, благодаря которой мы познакомились.

Нам навстречу идет вислоусый худой старик в полосатой пижаме, машет сухонькими ладошками, бурчит себе под нос: «… над ареной ярой моря буревестником слетавши я как пингвин нежно спрячу тело жирное в утесы»…

Проходит мимо, бормоча, жестикулируя и не замечая нас. Мы останавливаемся, чтоб пропустить его. По лицу Регины пробегает тень.

— И смешно и страшно, — говорит она, будто сама себе. Внезапно оборачивается ко мне. — Знаешь, кто это?

— А должен?

— Это Лукисберг старший.

— Автор «Имперских Хроник»?! Ох, жешь гребаный заедрический…

— Да, я примерно так же подумала, когда узнала. Вообрази себе. Наш живой классик… Младший Лукисберг часто бывает тут, проведывает отца. Хороший сын. Да и человек, судя по всему, хороший. Находит время, несмотря на всю эту свою занятость синематографическую, навещает старика. А помочь ничем не может.

— Грустно, Регина.

— Грустно, Фенхель, — кивает она. — Иногда мне кажется, что и мы тоже… Впрочем, неважно. Мне и впрямь пора идти.

Она вяло машет ладонью, прощаясь, уходит прочь.

Я смотрю вслед удаляющейся хрупкой фигурке в белом халате.