Добавить в моё избранное
56 мин, 51 сек 4874
Она больше не верила Проповеднику, но за окном не было двора. По ту сторону стекла больше не осталось ничего материального.
Рут подошла ближе. Распахнула окно, легла животом на ледяной подоконник и посмотрела вниз. Внизу была ее улица. Рут смотрела из окна своей детской.
Она вздрогнула и проснулась. Села на кровати. Странный свет исчез. Окно их комнаты, как и всех прочих, не открывается. Оно закрыто решеткой, а по ту сторону — двор, освещенный теплым желтоватым светом фонарей. Лиза спит, отвернувшись к стене. Она дышит совсем не слышно. И пар не идет от ее дыхания, как от дыхания Рут. В комнате невыносимо холодно. Здесь замерзает все. Воздух кажется наполненным кристалликами льда. И пар странный, как облачко пыли. Как сдутый сквозняком с зеркальца кокаин.
А в окно заглядывает огромный глаз. Такой большой, что Рут видит только зрачок — мутный, желто-зеленый. Нечеловеческий.
И она снова просыпается. Поднимает тяжелые веки, свинцовые ресницы. Одеяло сбилось, потому ей холодно. Лиза не спит, она лежит, повернувшись к Рут, совершенно неподвижно. Ее глаза в тени невидимы, а худое бледное лицо похоже на череп.
— Что со мной? — шепотом спрашивает Рут, поправляя одеяло.
— Это от еды. — Неприятно громко отвечает Лиза. — Так бывает в первые дни. Ты потом все забудешь.
Но Рут не забыла. Она собиралась есть как можно меньше, а лучше — не есть вообще. Но одна из воспитательниц наблюдала. Во время завтрака она стояла над Рут и очень внимательно следила, чтобы та съела все. А еда в школе-госпитале была очень вкусной. Особенно десерт и конфеты, которых можно брать сколько хочешь. Для конфет на платье был специальный кармашек с подкладкой из тонкой пленки, чтобы растаявшие карамельки и шоколад не пачкали ткань.
После завтрака Рут не почувствовала ничего подозрительного. Равно как и после обеда. Только цветы в полдень пахли еще острее, еще безнадежнее. И тени лежали в углах, как гниющие тряпки.
Пришла очередь Рут дежурить по кухне — мыть тарелки и чашки. В воспитательных целях девочек приобщали к труду. Рут находила их работу совершенно бесполезной, ведь в углу пылилась посудомоечная машина — у всех на виду, а покрытие газовых плит было непригорающим и бактерицидным. Эти плиты не нужно мыть после каждого использования.
Напарницей Рут оказалась нервная очень бледная девочка со следами выведенных татуировок на шее и запястьях. Ее волосы торчали неаккуратными клочками, выдавая то, что их недавно очень неумело остригли.
— Это моя соседка. — Пояснила девочка, указывая на свою прическу. — Пронесла в комнату ножницы и обрезала мне волосы ночью. Меня зовут Джорджина. А тебя?
— Рут.
— Что ты такого натворила, что тебя поселили с головоломкой?
— С кем? — не поняла Рут.
— Тс-с-с. — Опомнилась Джорджина, но на пороге кухни уже появилась воспитательница. Почти старуха, очень толстая и низенькая. В Пределе такие люди редкость. Рут всегда казалось, что подобных граждан держат исключительно для нужд кинематографа. Женщина, как могла, скрестила руки на груди и привалилась плечом к дверному косяку.
Рут сразу поняла, что их подслушивали. Судя по тому, с каким вниманием одна из сотрудниц школы следила сегодня за Рут во время завтрака и обеда, ее ночной разговор с Лизой тоже не был тайной для администрации. Джорджина одарила воспитательницу сияющей улыбкой и, как ни в чем не бывало, сообщила:
— Я здесь за то, что помогала моим подружкам и просто девочкам из моей школы избавляться от беременности. Я, знаешь ли, мечтаю стать врачом. И я им стану. Во всяком случае, ни у кого из моих пациенток не было осложнений. Так что врач из меня будет хороший.
Воспитательница усмехнулась с явным пренебрежением. Рут поежилась, едва не выронила тарелку, но ничего не ответила.
— А ты здесь за что? — не отставала Джорджина.
— Превышение допустимой самообороны. — Рут вспомнила слова адвоката. Он хотел, чтобы обвинение звучало именно так.
— Предумышленное убийство с особой жестокостью. — Подала голос воспитательница. — Работайте молча.
Джорджина сделала Рут знак не возражать.
Как бы то ни было, кошмары больше не приходили. Наоборот, Рут никогда не спала так крепко и спокойно, как здесь.
В здешнем уюте было что-то зловещее. В комнатах, учебных классах и коридорах царила такая чистота и порядок, какие встретишь только в палатах для неизлечимо больных, казармах и камерах смертников. Полы, пахнущие дезинфицирующим составом, платья и постели, в которые въелся запах прачечной. Клумбы с ароматом транквилизаторов.
От спокойствия, царившего в школе, от искусственно поддерживаемой умиротворенности, доброжелательности, внимания адреналин закисал в крови. Рут недоумевала — неужели администрации не понятно, что девочкам хочется поиграть, пошуметь. Разбить что-нибудь, забраться куда не следует?
Рут подошла ближе. Распахнула окно, легла животом на ледяной подоконник и посмотрела вниз. Внизу была ее улица. Рут смотрела из окна своей детской.
Она вздрогнула и проснулась. Села на кровати. Странный свет исчез. Окно их комнаты, как и всех прочих, не открывается. Оно закрыто решеткой, а по ту сторону — двор, освещенный теплым желтоватым светом фонарей. Лиза спит, отвернувшись к стене. Она дышит совсем не слышно. И пар не идет от ее дыхания, как от дыхания Рут. В комнате невыносимо холодно. Здесь замерзает все. Воздух кажется наполненным кристалликами льда. И пар странный, как облачко пыли. Как сдутый сквозняком с зеркальца кокаин.
А в окно заглядывает огромный глаз. Такой большой, что Рут видит только зрачок — мутный, желто-зеленый. Нечеловеческий.
И она снова просыпается. Поднимает тяжелые веки, свинцовые ресницы. Одеяло сбилось, потому ей холодно. Лиза не спит, она лежит, повернувшись к Рут, совершенно неподвижно. Ее глаза в тени невидимы, а худое бледное лицо похоже на череп.
— Что со мной? — шепотом спрашивает Рут, поправляя одеяло.
— Это от еды. — Неприятно громко отвечает Лиза. — Так бывает в первые дни. Ты потом все забудешь.
Но Рут не забыла. Она собиралась есть как можно меньше, а лучше — не есть вообще. Но одна из воспитательниц наблюдала. Во время завтрака она стояла над Рут и очень внимательно следила, чтобы та съела все. А еда в школе-госпитале была очень вкусной. Особенно десерт и конфеты, которых можно брать сколько хочешь. Для конфет на платье был специальный кармашек с подкладкой из тонкой пленки, чтобы растаявшие карамельки и шоколад не пачкали ткань.
После завтрака Рут не почувствовала ничего подозрительного. Равно как и после обеда. Только цветы в полдень пахли еще острее, еще безнадежнее. И тени лежали в углах, как гниющие тряпки.
Пришла очередь Рут дежурить по кухне — мыть тарелки и чашки. В воспитательных целях девочек приобщали к труду. Рут находила их работу совершенно бесполезной, ведь в углу пылилась посудомоечная машина — у всех на виду, а покрытие газовых плит было непригорающим и бактерицидным. Эти плиты не нужно мыть после каждого использования.
Напарницей Рут оказалась нервная очень бледная девочка со следами выведенных татуировок на шее и запястьях. Ее волосы торчали неаккуратными клочками, выдавая то, что их недавно очень неумело остригли.
— Это моя соседка. — Пояснила девочка, указывая на свою прическу. — Пронесла в комнату ножницы и обрезала мне волосы ночью. Меня зовут Джорджина. А тебя?
— Рут.
— Что ты такого натворила, что тебя поселили с головоломкой?
— С кем? — не поняла Рут.
— Тс-с-с. — Опомнилась Джорджина, но на пороге кухни уже появилась воспитательница. Почти старуха, очень толстая и низенькая. В Пределе такие люди редкость. Рут всегда казалось, что подобных граждан держат исключительно для нужд кинематографа. Женщина, как могла, скрестила руки на груди и привалилась плечом к дверному косяку.
Рут сразу поняла, что их подслушивали. Судя по тому, с каким вниманием одна из сотрудниц школы следила сегодня за Рут во время завтрака и обеда, ее ночной разговор с Лизой тоже не был тайной для администрации. Джорджина одарила воспитательницу сияющей улыбкой и, как ни в чем не бывало, сообщила:
— Я здесь за то, что помогала моим подружкам и просто девочкам из моей школы избавляться от беременности. Я, знаешь ли, мечтаю стать врачом. И я им стану. Во всяком случае, ни у кого из моих пациенток не было осложнений. Так что врач из меня будет хороший.
Воспитательница усмехнулась с явным пренебрежением. Рут поежилась, едва не выронила тарелку, но ничего не ответила.
— А ты здесь за что? — не отставала Джорджина.
— Превышение допустимой самообороны. — Рут вспомнила слова адвоката. Он хотел, чтобы обвинение звучало именно так.
— Предумышленное убийство с особой жестокостью. — Подала голос воспитательница. — Работайте молча.
Джорджина сделала Рут знак не возражать.
Как бы то ни было, кошмары больше не приходили. Наоборот, Рут никогда не спала так крепко и спокойно, как здесь.
В здешнем уюте было что-то зловещее. В комнатах, учебных классах и коридорах царила такая чистота и порядок, какие встретишь только в палатах для неизлечимо больных, казармах и камерах смертников. Полы, пахнущие дезинфицирующим составом, платья и постели, в которые въелся запах прачечной. Клумбы с ароматом транквилизаторов.
От спокойствия, царившего в школе, от искусственно поддерживаемой умиротворенности, доброжелательности, внимания адреналин закисал в крови. Рут недоумевала — неужели администрации не понятно, что девочкам хочется поиграть, пошуметь. Разбить что-нибудь, забраться куда не следует?
Страница
2 из 17
2 из 17
