Вечер не задался сразу. Когда он опоздал на автобус, это казалось обычной мелкой неприятностью, но тут же, как на заказ, возникла длинная пробка, в которой такси простояло битый час. После долгих блужданий по частному сектору, где таксист громко матерился, прыгая по пригоркам на хрупкой иномарке, они добрались до центра. В тот самый миг, когда он выбрался из машины, хлынул мерзкий холодный дождь. Зонта, конечно же, не было.
Добавить в моё избранное
60 мин, 42 сек 8541
Кирилл давно научился относиться к валу мелких и крупных неудач с философским спокойствием. Много лет его день начинался с шума перфоратора за стеной и заканчивался снотворным. Вот и сейчас Кирилл только вздохнул, поспешив ступить под козырек у входа в здание. Там он отряхнулся, пригладил намокшие волосы, вспомнил, сколько денег осталось в карманах, и открыл дверь бара.
Кирилл и сам толком не знал, зачем приходил сюда. Он никогда не был большим любителем выпить — алкоголизм некоторых родственников служил отличной прививкой стремившемуся выбиться в люди мальчишке. Не прельщала и атмосфера, все эти запахи потеющих тел, табачного дыхания и застарелого перегара. В барах было трудно дышать и еще труднее расслабляться. Но он все равно приходил сюда хотя бы раз в неделю, влекомый голосами, глазами, лицами, держащими бокалы и рюмки руками, глупым противным смехом и деловитыми перешептываниями. Кириллу часто не хватало людей, обычных, не обращающих на него внимания. Физиономии коллег по работе за несколько лет успели осточертеть и превратиться в смазанный фон для скучной пустой рутины. Здесь же были новые лица, новые слова. И никто, ни одна омываемая алкоголем живая душа, не обращала на него внимания. Кирилла это устраивало. Он привык быть незаметным. А ведь когда-то собственная незначительность и ненужность причиняли почти физические страдания.
Бармен расторопно налил ему виски, дешевого и фальшивого, как и все вокруг. Кирилл, поморщившись, выпил и попытался расслабиться. Сегодня вечером в баре было не слишком много народу, их разговоры и запахи не заглушали музыку и ароматы порока, ласкавшие органы чувств подобно пальчикам умелой массажистки. Он любил городское гниение, влажное проспиртованное мещанство баров, сытую глупость кафе и ресторанов. Люди здесь и впрямь не видели его, даже глядя в упор, но и сами были недостойны взгляда.
Приглушенный мягкий свет делал все вокруг дымчато-янтарным. Виски заставило кровь бежать быстрее, стекший за шиворот холод дождливого вечера растаял. Он сел на один из узких высоких стульев и велел повторить заказ. Пока бармен наливал, Кирилл огляделся.
Мужчины, женщины, молодые и старые. Обыкновенная публика для приличного, но не элитного бара. Молоденькие девицы в боевой раскраске, явно планирующие закончить этот вечер в чужой постели. Вчерашние юноши, попавшие в зависимость от общения и выпивки, почти как он сам. Пожилые и средних лет мужчины, потрепанные женщины — будущее юнцов и девиц.
Жалкое зрелище, концерт самообмана с воющим гаражным звуком. Все они ничтожны, бессмысленны и тупы. Как и он. Зачем проживают эти люди очередной день? Что остается после них с приходом ночи? Только экскременты и запах стареющего тела, бредущего по дороге жизни к разложению.
«Нет уж», — сказал Кирилл себе, жмурясь после очередной порции виски: «Нечего строить из себя судью. У тебя просто паршивое настроение».
В зеркале за стойкой отразилось его лицо. Почти тридцать лет, а усы все равно отрастают жиденькими и белесыми, как у подростка. Внешность была одной из главных неудач в его жизни. Скучное лицо, маленькие глаза, начавшие отвисать щеки. Черные волосы, густые и жесткие, скоро начнут выпадать, и образуется противная лысина. Фигура в мокром плаще расплывалась, отвисшие бока терлись о подкладку, натянув рубаху. Кирилл был совершенно зауряден и толстел, превращаясь в очередного старика-неудачника, коротавшего время в дешевых забегаловках.
«Хорош!» — поморщился он, и отражение поморщилось в ответ: «Опять жалеешь себя, потому что случилась очередная неприятность. Сколько можно?»
Вечная склонность к самокопанию, выросшая из детских комплексов, отравляла жизнь сильнее всего. С детства пытаясь быть лучше и успешнее, Кирилл все время смотрел на себя со стороны — достаточно ли хорош, умен, не совершил ли глупости? Японцы называли социальную осторожность боязнью потерять лицо. Именно потеря лица страшила Кирилла. Он мечтал стать богатым и знаменитым, бегая по грязным стылым улицам постсоветской провинции. Все они, дети Перестройки, мечтали выбиться в люди — хоть в бандиты, хоть в бизнесмены. Потом, правда, планы изменились, и начались массовые паломничества в ВУЗы. Кирилл тоже поступил, закончил, даже сумел устроиться работать по специальности. Но ни славы, ни богатства не было. Да и не могло быть — сладкие обещания, что шептала на ухо взрослеющим детям массовая культура, оказались столь же иллюзорны, сколь бесчестным являлось настоящее богатство сильных мира сего. Однако признаться себе, что стремился к пустоте, было смерти подобно. И каждый из поколения Кирилла сохранял лицо — проживал никчемную жизнь, занимаясь нелюбимым делом, зарабатывая гроши, на которые мог делать вид, что жизнь хороша. Поездки в дешевое зарубежье на отдых, мебель, мобильные телефоны, компьютеры, все те же занюханные бары и рестораны, дешевое спиртное и нелепые одежды — вот все, что могла предложить реальность.
Кирилл и сам толком не знал, зачем приходил сюда. Он никогда не был большим любителем выпить — алкоголизм некоторых родственников служил отличной прививкой стремившемуся выбиться в люди мальчишке. Не прельщала и атмосфера, все эти запахи потеющих тел, табачного дыхания и застарелого перегара. В барах было трудно дышать и еще труднее расслабляться. Но он все равно приходил сюда хотя бы раз в неделю, влекомый голосами, глазами, лицами, держащими бокалы и рюмки руками, глупым противным смехом и деловитыми перешептываниями. Кириллу часто не хватало людей, обычных, не обращающих на него внимания. Физиономии коллег по работе за несколько лет успели осточертеть и превратиться в смазанный фон для скучной пустой рутины. Здесь же были новые лица, новые слова. И никто, ни одна омываемая алкоголем живая душа, не обращала на него внимания. Кирилла это устраивало. Он привык быть незаметным. А ведь когда-то собственная незначительность и ненужность причиняли почти физические страдания.
Бармен расторопно налил ему виски, дешевого и фальшивого, как и все вокруг. Кирилл, поморщившись, выпил и попытался расслабиться. Сегодня вечером в баре было не слишком много народу, их разговоры и запахи не заглушали музыку и ароматы порока, ласкавшие органы чувств подобно пальчикам умелой массажистки. Он любил городское гниение, влажное проспиртованное мещанство баров, сытую глупость кафе и ресторанов. Люди здесь и впрямь не видели его, даже глядя в упор, но и сами были недостойны взгляда.
Приглушенный мягкий свет делал все вокруг дымчато-янтарным. Виски заставило кровь бежать быстрее, стекший за шиворот холод дождливого вечера растаял. Он сел на один из узких высоких стульев и велел повторить заказ. Пока бармен наливал, Кирилл огляделся.
Мужчины, женщины, молодые и старые. Обыкновенная публика для приличного, но не элитного бара. Молоденькие девицы в боевой раскраске, явно планирующие закончить этот вечер в чужой постели. Вчерашние юноши, попавшие в зависимость от общения и выпивки, почти как он сам. Пожилые и средних лет мужчины, потрепанные женщины — будущее юнцов и девиц.
Жалкое зрелище, концерт самообмана с воющим гаражным звуком. Все они ничтожны, бессмысленны и тупы. Как и он. Зачем проживают эти люди очередной день? Что остается после них с приходом ночи? Только экскременты и запах стареющего тела, бредущего по дороге жизни к разложению.
«Нет уж», — сказал Кирилл себе, жмурясь после очередной порции виски: «Нечего строить из себя судью. У тебя просто паршивое настроение».
В зеркале за стойкой отразилось его лицо. Почти тридцать лет, а усы все равно отрастают жиденькими и белесыми, как у подростка. Внешность была одной из главных неудач в его жизни. Скучное лицо, маленькие глаза, начавшие отвисать щеки. Черные волосы, густые и жесткие, скоро начнут выпадать, и образуется противная лысина. Фигура в мокром плаще расплывалась, отвисшие бока терлись о подкладку, натянув рубаху. Кирилл был совершенно зауряден и толстел, превращаясь в очередного старика-неудачника, коротавшего время в дешевых забегаловках.
«Хорош!» — поморщился он, и отражение поморщилось в ответ: «Опять жалеешь себя, потому что случилась очередная неприятность. Сколько можно?»
Вечная склонность к самокопанию, выросшая из детских комплексов, отравляла жизнь сильнее всего. С детства пытаясь быть лучше и успешнее, Кирилл все время смотрел на себя со стороны — достаточно ли хорош, умен, не совершил ли глупости? Японцы называли социальную осторожность боязнью потерять лицо. Именно потеря лица страшила Кирилла. Он мечтал стать богатым и знаменитым, бегая по грязным стылым улицам постсоветской провинции. Все они, дети Перестройки, мечтали выбиться в люди — хоть в бандиты, хоть в бизнесмены. Потом, правда, планы изменились, и начались массовые паломничества в ВУЗы. Кирилл тоже поступил, закончил, даже сумел устроиться работать по специальности. Но ни славы, ни богатства не было. Да и не могло быть — сладкие обещания, что шептала на ухо взрослеющим детям массовая культура, оказались столь же иллюзорны, сколь бесчестным являлось настоящее богатство сильных мира сего. Однако признаться себе, что стремился к пустоте, было смерти подобно. И каждый из поколения Кирилла сохранял лицо — проживал никчемную жизнь, занимаясь нелюбимым делом, зарабатывая гроши, на которые мог делать вид, что жизнь хороша. Поездки в дешевое зарубежье на отдых, мебель, мобильные телефоны, компьютеры, все те же занюханные бары и рестораны, дешевое спиртное и нелепые одежды — вот все, что могла предложить реальность.
Страница
1 из 17
1 из 17
