— Эй-эй, вьюнош, ты чего зеленеешь? Возьми-ка там, в шкафу нашатырь, — говорящий скосил глаза на долговязого парня, — Слушай, давай я тебя хлорофиллом буду называть, а? «Любящий зелень»… Красивое имя, почти греческое: Эсхил… Хлорофилл.
Добавить в моё избранное
68 мин, 7 сек 1270
— Меня Антоном зовут, — с трудом сглатывая комок в горле, сказал парень. Лицо его и впрямь было бледным и от голубого кафеля на стенах отливало зеленью.
— А-а, … тоже ничего. Меня — Михаилом, можно Мишей,… — санитар уже заканчивал работу и поливал из шланга мраморный стол и то, что на нем лежало. Брызги воды разлетались в разные стороны, оседая на клеенчатом фартуке и на кафельном полу.
— Впечатляет? — кивая на лежащий перед ним труп, спросил санитар. — Ничего привыкнешь и поймешь вскорости, что это самое мирное и несуетное место.
— Морг, что ли? — постепенно приходя в себя, спросил Антон.
— А хоть бы и морг, — продолжал санитар, -ни суеты, ни человеческих страстей, ни гордынь, ни разочарований. «Для особы, которая, сэр, была женщиной, ныне же, царствие ей небесное, преставилась.»
Антон все еще боролся с тошнотой, но все же проявил вялый интерес к последней фразе:
— Морг и труп, — это логично. Санитар и Шекспир — нет.
— Ах, Антон! Вы молоды и полны предрассудков и заблуждений. — Миша закрутил кран и начал снимать фартук, который издавал какой-то хлесткий, хлопающий звук. Он неспешно подошел к окну, и яркий уличный свет вспыхнул в его стриженных седых волосах. Лицо, покрытое короткой щетиной, длинный мясистый нос и полные губы придавали ему сходство с легендарным барабанщиком Ринго Старом в старости или с карикатурным автопортретом Тулуз-Лотрека.
— Вы по молодости лет еще находитесь в плену стереотипов, — продолжал балагурить санитар, — вы полагаете, что санитар в морге не может знать Гамлета? Напрасно!
Он порывисто, почти театрально вернулся к столу и, склонив голову над телом на мраморном столе, продекламировал:
«Разом поблекла листва
На деревьях сяра в час успенья-
Неотвратимо грядет
Увяданье, сменяя цветение.
Так же недолог был век
Закосневших во зле и гордыне -
Снам быстротечных ночей
Уподобились многие ныне.»
— А? Каково? Все в точку! Японцы определенно знали толк в жизни!
Антон несколько озадаченно наблюдал за санитаром. Потом неуверенно спросил:
— Михаил, а вам не кажется,… что это как-то неудобно…
— Что неудобно? — удивленно переспросил тот, — работать здесь?
— Да нет, стихи вот декламировать,… разговаривать громко…
— Вьюнош, — санитар покровительственно приобнял Антона за плечи, — моя жена умерла пять лет назад, дочь с зятем и внучкой уже два года как уехали в землю обетованную. Моя врачебная практика давно закончилась, я — пенсионер. Ни семьи, ни живых друзей! Что может быть лучше для пожилого человека, чтобы достойно провести старость? Взгляни, — он обвел рукой просторный секционный зал, где на столах лежали колоды затвердевших тел, — в их окружении я острее ощущаю жизнь, только с ними я понимаю слова Экклезиаста, только в беседах с ними я спокойно представляю себя «… горстка ветром влекомого праха!»… Не волнуйся, я руки уже помыл.
Последняя фраза относилась к робким попыткам Антона освободится от лежащей на его плече руки санитара.
— Ну ладно, — Миша перешел на деловой тон, — ты, Антон, вливаешься в могучие ряды тружеников нашего лечучреждения на… На сколько товарищ вливается?
— Да я думаю, на все лето, — Антон наморщил лоб, вспоминая, «откуда же эта цитата?»
— На все лето! Превосходно! Ну пойдем, покажу тебе наши владения, — и Миша по-хозяйски стал водить Антона по залу, показывать подсобки, шкафы с инструментами, холодильники для препаратов.
На стеклянных полках лежали длинные с зеркальным блеском ножи с массивными рукоятями, короткие и увесистые пикоподобные клинки, мелкозубчатые пилы и еще какие-то устрашающие металлические предметы, назначение которых было рассекать, вспарывать, распиливать мертвую плоть…
С легким звоном санитар распахивал перед онемевшим и с расширенными глазами Антоном холодильники, где в круглых широких банках в замутненном растворе угадывалось нечто бесформенное и доводящее до тошноты…
Каждый раз, когда они шли вдоль какого-нибудь мраморного стола, на котором лежало тело со скрещенными и завязанными на запястьях грязным бинтом руками, Антон непроизвольно шел так, чтобы между ним и телом оказывался Михаил. Тот заметил его маневр и ухмыльнулся «Не робей, паря!»
— Ну вот, — он подошел к правой стене зала, к металлической двери лифта — это — надводная часть айсберга. Сейчас мы отправимся вниз.
Открывая громко лязгнувшую дверь, санитар загудел придушенно:
«Земную жизнь, пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины»…
Они вступили на длинную и довольно просторную платформу подъемника. Тусклая лампа в потолке высветила бетонные стены по обе стороны платформы и металлическую с облупившейся серой краской каталку.
— А-а, … тоже ничего. Меня — Михаилом, можно Мишей,… — санитар уже заканчивал работу и поливал из шланга мраморный стол и то, что на нем лежало. Брызги воды разлетались в разные стороны, оседая на клеенчатом фартуке и на кафельном полу.
— Впечатляет? — кивая на лежащий перед ним труп, спросил санитар. — Ничего привыкнешь и поймешь вскорости, что это самое мирное и несуетное место.
— Морг, что ли? — постепенно приходя в себя, спросил Антон.
— А хоть бы и морг, — продолжал санитар, -ни суеты, ни человеческих страстей, ни гордынь, ни разочарований. «Для особы, которая, сэр, была женщиной, ныне же, царствие ей небесное, преставилась.»
Антон все еще боролся с тошнотой, но все же проявил вялый интерес к последней фразе:
— Морг и труп, — это логично. Санитар и Шекспир — нет.
— Ах, Антон! Вы молоды и полны предрассудков и заблуждений. — Миша закрутил кран и начал снимать фартук, который издавал какой-то хлесткий, хлопающий звук. Он неспешно подошел к окну, и яркий уличный свет вспыхнул в его стриженных седых волосах. Лицо, покрытое короткой щетиной, длинный мясистый нос и полные губы придавали ему сходство с легендарным барабанщиком Ринго Старом в старости или с карикатурным автопортретом Тулуз-Лотрека.
— Вы по молодости лет еще находитесь в плену стереотипов, — продолжал балагурить санитар, — вы полагаете, что санитар в морге не может знать Гамлета? Напрасно!
Он порывисто, почти театрально вернулся к столу и, склонив голову над телом на мраморном столе, продекламировал:
«Разом поблекла листва
На деревьях сяра в час успенья-
Неотвратимо грядет
Увяданье, сменяя цветение.
Так же недолог был век
Закосневших во зле и гордыне -
Снам быстротечных ночей
Уподобились многие ныне.»
— А? Каково? Все в точку! Японцы определенно знали толк в жизни!
Антон несколько озадаченно наблюдал за санитаром. Потом неуверенно спросил:
— Михаил, а вам не кажется,… что это как-то неудобно…
— Что неудобно? — удивленно переспросил тот, — работать здесь?
— Да нет, стихи вот декламировать,… разговаривать громко…
— Вьюнош, — санитар покровительственно приобнял Антона за плечи, — моя жена умерла пять лет назад, дочь с зятем и внучкой уже два года как уехали в землю обетованную. Моя врачебная практика давно закончилась, я — пенсионер. Ни семьи, ни живых друзей! Что может быть лучше для пожилого человека, чтобы достойно провести старость? Взгляни, — он обвел рукой просторный секционный зал, где на столах лежали колоды затвердевших тел, — в их окружении я острее ощущаю жизнь, только с ними я понимаю слова Экклезиаста, только в беседах с ними я спокойно представляю себя «… горстка ветром влекомого праха!»… Не волнуйся, я руки уже помыл.
Последняя фраза относилась к робким попыткам Антона освободится от лежащей на его плече руки санитара.
— Ну ладно, — Миша перешел на деловой тон, — ты, Антон, вливаешься в могучие ряды тружеников нашего лечучреждения на… На сколько товарищ вливается?
— Да я думаю, на все лето, — Антон наморщил лоб, вспоминая, «откуда же эта цитата?»
— На все лето! Превосходно! Ну пойдем, покажу тебе наши владения, — и Миша по-хозяйски стал водить Антона по залу, показывать подсобки, шкафы с инструментами, холодильники для препаратов.
На стеклянных полках лежали длинные с зеркальным блеском ножи с массивными рукоятями, короткие и увесистые пикоподобные клинки, мелкозубчатые пилы и еще какие-то устрашающие металлические предметы, назначение которых было рассекать, вспарывать, распиливать мертвую плоть…
С легким звоном санитар распахивал перед онемевшим и с расширенными глазами Антоном холодильники, где в круглых широких банках в замутненном растворе угадывалось нечто бесформенное и доводящее до тошноты…
Каждый раз, когда они шли вдоль какого-нибудь мраморного стола, на котором лежало тело со скрещенными и завязанными на запястьях грязным бинтом руками, Антон непроизвольно шел так, чтобы между ним и телом оказывался Михаил. Тот заметил его маневр и ухмыльнулся «Не робей, паря!»
— Ну вот, — он подошел к правой стене зала, к металлической двери лифта — это — надводная часть айсберга. Сейчас мы отправимся вниз.
Открывая громко лязгнувшую дверь, санитар загудел придушенно:
«Земную жизнь, пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины»…
Они вступили на длинную и довольно просторную платформу подъемника. Тусклая лампа в потолке высветила бетонные стены по обе стороны платформы и металлическую с облупившейся серой краской каталку.
Страница
1 из 19
1 из 19
