В ночь с 10 на 11 августа прокурору Воронину надо было неплохо выспаться. Назавтра намечалось очень важное и тяжелое судебное разбирательство, и стареющий прокурор нуждался в хорошем отдыхе. Он лег спать в десять часов (что слишком рано для него), и, несмотря на данное себе обещание отрепетировать в постели завтрашнюю речь, уснул мгновенно…
Добавить в моё избранное
57 мин, 24 сек 19202
Спал шестидесятилетний мужчина неспокойно, перекатывался в постели будто скалка по тесту. Голова плавала в поту, а озверевшие комары жалили его в ляжки нещадно. Прокурору снились огромные штабели кирпичей и шлакоблоков. Огромные штабели, которых хватило бы на постройку целого города, штабели, которые уходили в небеса и закрывали солнечный свет.
Он разомкнул глаза в половине шестого утра. «Почему мне снились шлакоблоки? — подумал Воронин. — Ах, ну да… Естественно. С этим чертовым двести двадцать третьим шлакоблоки и во сне стали сниться. Дожил!»
Двести двадцать три — это номер дела, которое готовилось к рассмотрению.
Воронин запахнулся в шелковый халат, погрузил ноги в мягкие тапочки, зашаркал неровной походкой к выключателю. Потом сообразил, что включать свет не обязательно, на улице уже достаточно светло. Вместо света он включил компьютер, вышел в Интернет, зашел на сайт локальных новостей. Важнейшая новость в городе — рассмотрение дела номер 223, за которым, как не удивительно, следит вся страна. У Воронина прихватило под желудком — он обвинитель в этом деле. Он перелистал страничку. Внизу шла та информация, которую он уже вызубрил наизусть. В самом низу — фотографии семи убийц. Воронина передернуло. Он выключил компьютер и пошел бриться.
Дом еще спал. Воронин открыл окно, и утро приятно дохнуло в лицо. Восходящее солнце воспламенило небо на востоке холодным розовым сиянием. Вдалеке высился густой ельник, тщательно оберегаемый лесничеством. Сам Воронин распорядился беречь живописный лес как зеницу ока (за заранее установленную сумму). Конусы елей, все еще черные в утренней мгле, сливались в один зубчатый забор. Прокурор залил воду в чайник, нажал на кнопку, пошел умываться и бриться. Почему-то он волновался, словно шел на свое первое дело.
Слушая звук бьющейся об раковину воды, Воронин задумчиво водил щеткой по зубам, и даже не замечал, что пена от зубной пасты стекает по его щекам. Вспоминая материалы дела, он с неудовольствием чувствовал, как спина покрывается мурашками. Нет, немало он на своем веку отправил за решетку убийц и насильников, немало он вынес обвинений, при этом не всегда зная, виновен подсудимый или нет. Закон требовал — он подчинялся. Если один подсудимый слезно уверял, что он не крал несчастной магнитолы из автомобиля, а он, грозный прокурор, бесстрастно отправлял его на зону, то почему этих волков, чья вина очевидна, ему так трудно отправлять за решетку? Не оттого ли, что за ним следит вся страна? Или преступление столь дикое и возмутительное, что даже постороннему жутко знакомиться со всеми его обстоятельствами? Да, вроде бы, нет, убийство самое что ни на есть простое. С одним отягчающим обстоятельством — оно групповое. Может, всему виной тот ужасный видеоролик, который появился в Интернете в день убийства? Какая-то скотина (эта скотина, кстати, в числе подсудимых), сняла сцену убийства на камеру мобильника и тут же поместила её в Интернете. Действительно, от одной мысли, что любой желающий имеет возможность посмотреть настоящую сцену убийства, Воронину становилось плохо. «Да ведь этот ролик хитом стал. Почти все его видели. Звереет наше общество. Одни звери убили, другие сняли на видео, третьи посмотрели. Все звери. Все скоро друг друга перегрызем».
Он выплюнул зубную пасту, прополоскал рот и начал бриться. Водя бритвой по щекам и подбородку, он смотрел на свое отражение в огромном зеркале, и понимал, что пора на пенсию. А ведь раньше было не так. Раньше и убивали по-иному. Раньше просто убивали. Теперь еще и на камеру снимают. Любуйся, россиянин! Смотри на смерть, на кровь, на садизм! Смотри сколько влезет, и сам стань таким!
Воронин вздохнул, утерся махровым полотенцем, вышел из ванной. На кухне посвежело, даже стало немного холодно. Он закрыл окно, но прекрасно знал, что холод идет не с улицы — из самого сердца ползет эта ледяная тревога. Он нашел заварочный чайник, несколько конфет, сахарницу. Через три минуты, когда день наступал на глазах и часы на микроволновке пропищали шесть утра, прокурор сидел за столом и кушал горячий чай.
Где-то на втором этаже хлопнула дверь. Воронин тряхнул головой, оторвал застывший взгляд от своих тапок. Проснулась дочка. Она спускалась вниз в точно таком же, как у папы, халате.
— Дарья? А почему ты так рано?
— Не спится.
— Сейчас каникулы, так зачем тебе так рано подыматься?
— Ну не могу, не могу я долго валяться в постели как мешок! — она села рядом с отцом, налила себе чаю, дотронулась губами до горячего стакана и отдернулась. — Ой, как горячо!
Воронин вздохнул. Даша, явно не замечая дурного настроения отца, развернула конфету и задорным голосом спросила:
— Что, сегодня трудное дело?
— Ага.
— Убийство?
— Ага.
— А мне можно с тобой? Я тоже хочу хоть раз в жизни побывать в суде.
— Нет, Дашенька, я бы не одобрил, — угрюмо ответил Воронин, не смотря на дочь.
Он разомкнул глаза в половине шестого утра. «Почему мне снились шлакоблоки? — подумал Воронин. — Ах, ну да… Естественно. С этим чертовым двести двадцать третьим шлакоблоки и во сне стали сниться. Дожил!»
Двести двадцать три — это номер дела, которое готовилось к рассмотрению.
Воронин запахнулся в шелковый халат, погрузил ноги в мягкие тапочки, зашаркал неровной походкой к выключателю. Потом сообразил, что включать свет не обязательно, на улице уже достаточно светло. Вместо света он включил компьютер, вышел в Интернет, зашел на сайт локальных новостей. Важнейшая новость в городе — рассмотрение дела номер 223, за которым, как не удивительно, следит вся страна. У Воронина прихватило под желудком — он обвинитель в этом деле. Он перелистал страничку. Внизу шла та информация, которую он уже вызубрил наизусть. В самом низу — фотографии семи убийц. Воронина передернуло. Он выключил компьютер и пошел бриться.
Дом еще спал. Воронин открыл окно, и утро приятно дохнуло в лицо. Восходящее солнце воспламенило небо на востоке холодным розовым сиянием. Вдалеке высился густой ельник, тщательно оберегаемый лесничеством. Сам Воронин распорядился беречь живописный лес как зеницу ока (за заранее установленную сумму). Конусы елей, все еще черные в утренней мгле, сливались в один зубчатый забор. Прокурор залил воду в чайник, нажал на кнопку, пошел умываться и бриться. Почему-то он волновался, словно шел на свое первое дело.
Слушая звук бьющейся об раковину воды, Воронин задумчиво водил щеткой по зубам, и даже не замечал, что пена от зубной пасты стекает по его щекам. Вспоминая материалы дела, он с неудовольствием чувствовал, как спина покрывается мурашками. Нет, немало он на своем веку отправил за решетку убийц и насильников, немало он вынес обвинений, при этом не всегда зная, виновен подсудимый или нет. Закон требовал — он подчинялся. Если один подсудимый слезно уверял, что он не крал несчастной магнитолы из автомобиля, а он, грозный прокурор, бесстрастно отправлял его на зону, то почему этих волков, чья вина очевидна, ему так трудно отправлять за решетку? Не оттого ли, что за ним следит вся страна? Или преступление столь дикое и возмутительное, что даже постороннему жутко знакомиться со всеми его обстоятельствами? Да, вроде бы, нет, убийство самое что ни на есть простое. С одним отягчающим обстоятельством — оно групповое. Может, всему виной тот ужасный видеоролик, который появился в Интернете в день убийства? Какая-то скотина (эта скотина, кстати, в числе подсудимых), сняла сцену убийства на камеру мобильника и тут же поместила её в Интернете. Действительно, от одной мысли, что любой желающий имеет возможность посмотреть настоящую сцену убийства, Воронину становилось плохо. «Да ведь этот ролик хитом стал. Почти все его видели. Звереет наше общество. Одни звери убили, другие сняли на видео, третьи посмотрели. Все звери. Все скоро друг друга перегрызем».
Он выплюнул зубную пасту, прополоскал рот и начал бриться. Водя бритвой по щекам и подбородку, он смотрел на свое отражение в огромном зеркале, и понимал, что пора на пенсию. А ведь раньше было не так. Раньше и убивали по-иному. Раньше просто убивали. Теперь еще и на камеру снимают. Любуйся, россиянин! Смотри на смерть, на кровь, на садизм! Смотри сколько влезет, и сам стань таким!
Воронин вздохнул, утерся махровым полотенцем, вышел из ванной. На кухне посвежело, даже стало немного холодно. Он закрыл окно, но прекрасно знал, что холод идет не с улицы — из самого сердца ползет эта ледяная тревога. Он нашел заварочный чайник, несколько конфет, сахарницу. Через три минуты, когда день наступал на глазах и часы на микроволновке пропищали шесть утра, прокурор сидел за столом и кушал горячий чай.
Где-то на втором этаже хлопнула дверь. Воронин тряхнул головой, оторвал застывший взгляд от своих тапок. Проснулась дочка. Она спускалась вниз в точно таком же, как у папы, халате.
— Дарья? А почему ты так рано?
— Не спится.
— Сейчас каникулы, так зачем тебе так рано подыматься?
— Ну не могу, не могу я долго валяться в постели как мешок! — она села рядом с отцом, налила себе чаю, дотронулась губами до горячего стакана и отдернулась. — Ой, как горячо!
Воронин вздохнул. Даша, явно не замечая дурного настроения отца, развернула конфету и задорным голосом спросила:
— Что, сегодня трудное дело?
— Ага.
— Убийство?
— Ага.
— А мне можно с тобой? Я тоже хочу хоть раз в жизни побывать в суде.
— Нет, Дашенька, я бы не одобрил, — угрюмо ответил Воронин, не смотря на дочь.
Страница
1 из 17
1 из 17
