Запыление

Они выпростали свои демократизаторные дубинки. Еще один готовил гроздь из семи наручников. Четвертый отворил дверь.

— Серегин, на выход! — пролаял конвойный.

Ноль реакции.

— Ты что, гадина, отдыхаешь? — конвойный грохнул дубинкой по двери. — Вставай! После суда, когда тебе двадцатку отвалят, отдыхать будешь.

Тень Серегина отделилась от сумрака камеры, подошла к параше, сплюнула и сверкнула зубами:

— Эй, вертухай! Клип-то наш видел? Видел, как мы постарались? Сразу три человека снимали…

Двое конвойных, которые вытащили свои дубинки, сделали пару шагов вперед. Тень выпрямилась и сказала совсем уж тихо:

— Это мы в назидание потомкам сняли. Чтоб… чтоб знали…

Двое сорвались с места, ворвались в камеру, задрали дубинки над головой. Без единого звука и крика они повалили Серегина на грязный пол и начали избивать его дубинками. Первый пинал его по ребрам, второй бил дубинкой по спине. Серегин захотел кричать. Закричал. Вопли запрыгали по пустому коридору, и голые стены утраивали эти крики. «Мразь, подонок!», — цедили сквозь зубы конвойные и пинали узника.

— Только по морде не бей, ему на суд сейчас, — донеслось из коридора.

— Если тебя оправдают, собака, — сказал конвойный, схватив Серегина за длинные волосы и притянув его голову к своему рту, — то я перережу тебе глотку прямо на пороге суда. И сам отсижу за справедливость. Если тебе дадут маленький срок — лет десять, к примеру, — то я отзвоню в твою тюрьму и передам охранникам, чтобы регулярно тебя колотили. А коменданту — чтобы глазки на это зажмуривал. И бросят тебя в такую камеру, где такие коты сидят! Ты, собака, еще поживешь…

— Хорош, хорош, — сказал конвойный из коридора. — Не мучай паренька, а то штанишки подмочит.

Серегин попытался посмотреть на конвойного через плечо, но тот заломил ему руки за спиной. Превозмогая боль, Серегин проговорил:

— Что ж ты, начальник, меня перед экзаменом мучаешь? Что же люди подумают?

— А если и догадаются, что мы тебя потрепали, то не пожалеют. Я могу тебе всю рожу об пол размазать, а судье объяснить, что ты упал. И все только порадуются, что тебе плохо.

— К чему ж такая жестокость, гражданин начальник… Мы же справедливость восстановили. А таперича наш справедливый суд другие судят. Разве ж мы просто так эту мразь убили? Нет, начальник, за дело её замочили, за дело…

Удары посыпались на Серегина нещадно, дубинки заходили колесом. Забыв про суд, его перевернули на спину и стали бить по лицу. Пока Серегин захлебывался своей кровью и соплями, а новые удары все еще настигали его челюсть и лицевую кость, другие конвойные шли выпускать остальных убийц. Через десять минут, после поверхностного шмона и профилактических ударов дубинками, шестеро собак готовилось идти на судилище. Серегина за шиворот выволокли из камеры, защелкнули на нем наручники, сполоснули морду холодной водой.

— Вперед, уроды! — крикнули конвойные. Собаки встали по двое: три пары и Серегин в конце. Двое конвойных-экзекуторов шли позади колонны, двое — впереди. В следственном изоляторе остались два алкоголика-дебошира и наркоман, который ограбил пятиклассника. И эти трое (видимо, на подсознательном уровне), почувствовали, что в следственном изоляторе стало легче дышать. Облако черной энергии исчезло из этих камер. Оно шло отравлять воздух в помещении суда.

Август оказался самым мерзким месяцем в 2007 году. По крайней мере, в городе К. — как по криминальной части, так и в отношении погоды. Омерзительное преступление, омерзительная погода. В городе было жарко и пыльно. В частном секторе постоянно жгли костры, отчего дымовые завесы затягивали целые кварталы. Но хуже всего было с пылью: она была непобедима, никакие дожди и уборки не спасали город от мельчайшей, невидимой глазу, но прекрасно осязаемой, пыли. Уже полмесяца было безветренно, и частицы этой пыли будто бы соединились с молекулами воздуха, и теперь пыль была его составной. Вечерами, когда на смену солнцу приходили фонари и светофоры, над улицами были видны лучи света, проходящие сквозь пыльную дымку. Она оседала на языке и горле, она щекотала нос и загрязняла легкие. Весь город стал походить на склеп, только в этом склепе было вдобавок жарко. Пыль мешала дыханию, сжимала грудь. Люди стали забывать что такое свежий воздух и веселое настроение.

Недавнее убийство только усилило атмосферу зла и смерти. На город пала недобрая слава. Пыль, точно огромная подушка, продолжала душить город, душить с двойной силой, а несколько недавних пожаров, и, главное, зверское убийство, нагнали на город меланхолию и страх. Каждый житель стал чуять в запахе пыли запах смерти, все воочию видели зло, которое плавало в воздухе, сгущаясь и сгущаясь ежеминутно. На улицах встречалось огромное количество курящих, курили все возрасты и полы, курили пятиклассники за гаражами, старики на лавочке, курили коноплю, «Максим», «Яву», «Пэлл-Мэлл», «Честерфилд», «Беломор», курили всё подряд, лишь бы не дышать воздухом, который насквозь пропитало зло и ярость.