Детство Влада

Крепостная стена и Шмидова башня в лучах заходящего солнца казались абсолютно черными, словно облаченные в нечестивую магию. Странное сочетание полусонного покоя и близкой грозы завораживало, и в другой день князь, несомненно, долго наслаждался бы видом вечернего города, потягивая вино из кубка и покачивая головой в такт своим мыслям. Но не сегодня…

Сегодня у Влада, двоюродного брата валашского господаря — вассала всемогущей Оттоманской, или Блистательной, Порты, должен был родиться ребенок.

Князь, позабыв про вино, расхаживал у окна своего дома в Сигишоаре, что на Кузнечной улице, и все в его облике: сурово сжатые губы, бесцельно блуждающий взгляд, беспорядок в одежде, глубокие и частые вздохи — говорило о волнении и напряженном ожидании. Князь прислушивался к звукам, доносившимся снизу — из комнаты, где должны были разрешиться роды жены, так не кстати начавшиеся не под каменными сводами цитадели предков, а здесь, в городе. Беременность супруги правителя протекала дольше, чем обычно, на несколько недель, и сопровождалась странными болями, доводившие женщину до того, что дважды муж заставал ее катающейся по полу и задыхающейся в полузабытьи. Влад понимал, что от таких предзнаменований ничего хорошего ждать не приходится, и что ребенок или родиться мертвым, или появится на свет убогим уродцем, которого лучше сразу сбросить с крепостной стены, чтобы не позорил род потомков Басараба. Но в самой глубине души теплилась надежда, что все это — и трудная беременность, и неожиданные схватки, и гроза, словно родившаяся на овеянных мрачными легендами вершинах Карпат — предвещает исполнение мечты стареющего князя, мечты о достойном преемнике… Влад гнал от себя эти мысли, так как хорошо знал, что разочарование усугубляется пустыми мечтами. В сердце шевельнулась старая обида на судьбу — первый сын, Мирча, названный в честь великого деда, больше походил на отпрыска какого-нибудь жирного боярина или богатея-купца из Зибенбергена. Его было незачем и не во что посвящать!

Впрочем, рождение Мирчи и не сопровождалось ничем необычным.

Первый, титанический, удар грома потряс дом — да что там дом, город! — до основания, и вспышка молнии на миг ослепила князя. Потеряв равновесие, он, чтобы не упасть, схватился за край стола, и через миг почувствовал под ладонями что-то мокрое и липкое. Влад поднял руки к лицу, и было подумал, что это — кровь, но затем сообразил, что это — вино из опрокинувшегося кубка. А затем — замер, услышав, как сквозь шум дождя и рокот грозы снизу победно доносится детский плач.

На лестнице затопали, и в дверях комнаты князя появился его старый друг — Епифаний, настоятель Снаговского монастыря, немало сделавший для упрочения авторитета Влада среди мятежных бояр. Он замер на пороге, и широкая улыбка начала медленно сползать с лица священнослужителя. Князь понял, что друг повторил его недавнюю ошибку, и сам шагнул к нему навстречу:

— Пустяки, это вино, а не кровь. Что там?

— Поздравляю тебя, князь — здоровый мальчик, орал так, что у меня уши заложило, но сейчас успокоился.

— Здоровый, говоришь?

— Клянусь — никаких изъянов, разве что маловат. Поверь, никогда не видел такого красивого младенца!

— А жена?

— Роды дались тяжело, но обошлось — теперь она спит.

В едином порыве отстранив настоятеля, князь сбежал по скрипучей лестнице и вошел в комнату, соседнюю с той, в которой происходили роды. Там, в окружении служанок и лекарей, на шитой золотом подушке, лежал его новорожденный сын. Мальчик начал было снова хныкать, но тут его карие глазенки встретились с такими же по цвету, внимательными глазами отца, и младенец умолк. Теперь он, крошечный даже по сравнению с подлокотной подушкой, на которой лежал, казался зачарованным взглядом князя. Медленно Влад пошел к кровати, сдерживаясь, чтобы не выплеснуть переполнявшую его радость, не раскрыть своих замыслов и своих тайн, так как с каждым шагом убеждался — это он, это воплощение его мечты, то, чего он ждал все эти годы с того момента, как понял, что сам бессилен служить Ордену как правитель и как полководец… Наклонившись над сыном, он вдруг, не обращая внимания на осторожные предостережения лекарей, подхватил младенца на руки и вознес под потолок, на всю высоту своего роста, заглушив своим возгласом даже очередной удар грома:

— Сын! У меня родился сын! Вот Влад, сын Влада, внук Мирчи Великого!

Только опустив ребенка обратно на подушку, князь вспомнил про вино на своих руках. В окружении людей, заслонявших и без того слабый светильник, младенец казался окровавленным. Однако это встревожило кого угодно, но не его — по-прежнему новорожденный не сводил глаз с отца.

А за окном гроза утихла так же стремительно, как и началась.

Влад III плохо помнил свое детство. По крайней мере, так он говорил своим немногим соратникам, но на самом деле все было несколько иначе.