Добавить в моё избранное
52 мин, 3 сек 5526
Без труда он мог воскресить в своей памяти лишь несколько отрывочных эпизодов, имевших место, когда ему было года два или три. При попытках вспомнить что-то еще на него накатывался страх, смешанный со странным беспокойством, словно подсознательное опасение коснуться незаживающей раны. А поскольку Влад III Коловник, или как его еще называли — Дракула, привык побеждать свой страх, эта невозможность проникнуть в самое начало собственного существования и подсознательное ощущение чего-то запретного и опасного, произошедшего тогда, выводили его из себя. Ему говорили, что ни один человек не может вспомнить себя во младенчестве, но князь не верил — что для него, жестокого правителя и отважного воеводы, стоило слово «невозможно»?! Или не существовало тех исполинских черных теней, зыбко пляшущих в ночном сумраке вокруг его ложа — быть может, колыбели -, которые иногда снились ему? Князь считал, что это привиделось ему в возрасте до года.
Совершенно не запомнилось ему, как его отец, после долгих сомнений и интриг, с венгерской помощью сверг и погубил двоюродного брата, захватив трон Валахии и провозгласив себя господарем. А вот приезд турецких послов, требовавших возобновления выплат дани от нового правителя, маленькому Владу был памятен. Кто-то, не мать и не отец, держит его за руку и шепчет: «Гляди! Турки»… Мальчику показалось странным, что могучие воины со злыми темными лицами, в доспехах, почтительно сопровождают сухого седенького старика в халате, чалме и туфлях с загнутыми носами, и Влад звонко рассмеялся в тишине, охватившей двор замка. Старый турок бросил на сына господаря гневный взгляд, а потом повернулся к одному из своих воинов и что-то сказал, брезгливо морщась…
Самые ранние воспоминания были связаны в основном с матерью, с теплом ее груди и рук, с печальными серыми глазами, с грустным и прекрасным голосом, певшим ему песни седой старины. Мать очень любила маленького Влада, перенеся на него все те чувства, которые по отношению к Владу-старшему, ее мужу, оставались безответными — господарь валашский не терпел «бабства» и «нежностей», к тому же был скор на расправу и гневлив. Он навещал сына довольно редко, и по большей части просто некоторое время разглядывал того, мрачно улыбаясь своим мыслям и время от времени говоря что-то вроде: «Влад! Мой Влад»… или «Придет и твое время, сын»…. Однажды Влад-старший расщедрился на подарок: множество металлических, искусно сделанных фигурок воинов, пеших и конных, среди которых можно было узнать католических ландскнехтов и рейтаров, турецких спагов и янычар, а также казаков и валашских воинов. Игра с ними, сооружение крепостей и прочих декораций для «битв» захватила мальчика на все те годы, которые ему оставалось прожить с матерью. Та не осуждала его, хотя зрелище даже игрушечных полей брани, заваленных трупами, заставляло ее сердце сжиматься — она была готова отдать все, включая собственную жизнь, только чтобы ее дорогой мальчик остался вдали и в безопасности от постоянно полыхавших в те годы войн, хотя и осознавала, насколько неосуществимо ее стремление. По этой причине мать не любила петь сыну песни о знаменитых героях вроде Басараба или деда Мирчи, и уж тем более ничего не рассказывала о них своими словами. Словно предчувствуя скорую разлуку, она часто и подолгу сидела у окна с видом на горную долину, прижав маленького Влада к себе. Впрочем, мальчику это не нравилось, более того — инстинктом, унаследованным от всех поколений воинственных предков, восходящим еще ко временам готских и гуннских завоеваний, он отвергал эти женские ласки. Куда более интересной казалась ему жизнь вне комнаты матери, особенно — во дворе замка и в каморках прислуги. Подрастя настолько, чтобы суметь бегать туда, он возвращался к матери, наполненный множеством вопросов наподобие «кто такие турки?», «почему бояре не слушаются отца?» или «а что девушки и парни делают на сеновале?».
Самое сильное впечатление того времени, запомнившееся Владу Дракуле, было вот каким. Зимним вечером, когда на карпатских перевалах бушевала метель, у ворот замка появился старый, замерзший до полусмерти цыган с двумя лошадями и стал проситься на ночлег. Сначала господарь Влад II приказал гнать его в шею, но старик пообещал ему за ночлег отдать все свои деньги и обеих лошадей, и владыка согласился — очень уж понравились ему благородные очертания животных. Цыгана, который будто бы шел с Тырговиштской ярмарки, разместили в жалком чуланчике близ конюшни, предупредив, что за всякий вред лошадям или наведенную на них порчу спрашивать будут с него. Разумеется, все дети, жившие в твердыне господаря Валахии, от ребятишек прислуги до маленького Влада, сбежались посмотреть, сперва с опаской, на старика, о соплеменниках которого говорили не иначе, как о чертознаях и ведьмаках.
И седой цыган не разочаровал своих маленьких гостей! Пусть никаких чудес он показывать не стал, да и внешне не походил на страшного колдуна, но зато знал множество страшных историй об этих самых колдунах, о леших, водяных, горных духах, о неупокойниках и много еще о чем.
Совершенно не запомнилось ему, как его отец, после долгих сомнений и интриг, с венгерской помощью сверг и погубил двоюродного брата, захватив трон Валахии и провозгласив себя господарем. А вот приезд турецких послов, требовавших возобновления выплат дани от нового правителя, маленькому Владу был памятен. Кто-то, не мать и не отец, держит его за руку и шепчет: «Гляди! Турки»… Мальчику показалось странным, что могучие воины со злыми темными лицами, в доспехах, почтительно сопровождают сухого седенького старика в халате, чалме и туфлях с загнутыми носами, и Влад звонко рассмеялся в тишине, охватившей двор замка. Старый турок бросил на сына господаря гневный взгляд, а потом повернулся к одному из своих воинов и что-то сказал, брезгливо морщась…
Самые ранние воспоминания были связаны в основном с матерью, с теплом ее груди и рук, с печальными серыми глазами, с грустным и прекрасным голосом, певшим ему песни седой старины. Мать очень любила маленького Влада, перенеся на него все те чувства, которые по отношению к Владу-старшему, ее мужу, оставались безответными — господарь валашский не терпел «бабства» и «нежностей», к тому же был скор на расправу и гневлив. Он навещал сына довольно редко, и по большей части просто некоторое время разглядывал того, мрачно улыбаясь своим мыслям и время от времени говоря что-то вроде: «Влад! Мой Влад»… или «Придет и твое время, сын»…. Однажды Влад-старший расщедрился на подарок: множество металлических, искусно сделанных фигурок воинов, пеших и конных, среди которых можно было узнать католических ландскнехтов и рейтаров, турецких спагов и янычар, а также казаков и валашских воинов. Игра с ними, сооружение крепостей и прочих декораций для «битв» захватила мальчика на все те годы, которые ему оставалось прожить с матерью. Та не осуждала его, хотя зрелище даже игрушечных полей брани, заваленных трупами, заставляло ее сердце сжиматься — она была готова отдать все, включая собственную жизнь, только чтобы ее дорогой мальчик остался вдали и в безопасности от постоянно полыхавших в те годы войн, хотя и осознавала, насколько неосуществимо ее стремление. По этой причине мать не любила петь сыну песни о знаменитых героях вроде Басараба или деда Мирчи, и уж тем более ничего не рассказывала о них своими словами. Словно предчувствуя скорую разлуку, она часто и подолгу сидела у окна с видом на горную долину, прижав маленького Влада к себе. Впрочем, мальчику это не нравилось, более того — инстинктом, унаследованным от всех поколений воинственных предков, восходящим еще ко временам готских и гуннских завоеваний, он отвергал эти женские ласки. Куда более интересной казалась ему жизнь вне комнаты матери, особенно — во дворе замка и в каморках прислуги. Подрастя настолько, чтобы суметь бегать туда, он возвращался к матери, наполненный множеством вопросов наподобие «кто такие турки?», «почему бояре не слушаются отца?» или «а что девушки и парни делают на сеновале?».
Самое сильное впечатление того времени, запомнившееся Владу Дракуле, было вот каким. Зимним вечером, когда на карпатских перевалах бушевала метель, у ворот замка появился старый, замерзший до полусмерти цыган с двумя лошадями и стал проситься на ночлег. Сначала господарь Влад II приказал гнать его в шею, но старик пообещал ему за ночлег отдать все свои деньги и обеих лошадей, и владыка согласился — очень уж понравились ему благородные очертания животных. Цыгана, который будто бы шел с Тырговиштской ярмарки, разместили в жалком чуланчике близ конюшни, предупредив, что за всякий вред лошадям или наведенную на них порчу спрашивать будут с него. Разумеется, все дети, жившие в твердыне господаря Валахии, от ребятишек прислуги до маленького Влада, сбежались посмотреть, сперва с опаской, на старика, о соплеменниках которого говорили не иначе, как о чертознаях и ведьмаках.
И седой цыган не разочаровал своих маленьких гостей! Пусть никаких чудес он показывать не стал, да и внешне не походил на страшного колдуна, но зато знал множество страшных историй об этих самых колдунах, о леших, водяных, горных духах, о неупокойниках и много еще о чем.
Страница
2 из 15
2 из 15
