Представленная ниже рукопись одна из немногих бумаг, уцелевших после большого пожара, в 1672 году разразившегося в дворянском имении Н., что располагалось среди живописных лесов Орловской губернии. Причины самого пожара, к сожалению, навсегда скрыты от нас чередой прошедших лет. Известно нам только то, что в огне погиб сам автор рукописи, он же — владелец разрушенной усадьбы…
Добавить в моё избранное
49 мин, 8 сек 5241
О личности его известно немногое: это был боярин из небогатого, но весьма старинного рода, о коем, опять-таки к всеобщему сожалению, не сохранилось сколько-нибудь достоверной информации. Всепоглощающее пламя трагически прервало жизнь последнего представителя этой династии, не оставившего после себя потомков. Но голос его, воплощенный в записках, мы можем услышать и сейчас, почти двести лет спустя. Стоит только гадать, какой нелегкий путь проделала рукопись через огонь и время. Как упоминается в сопроводительной записке, прилагаемой к находке в архиве, рукопись уцелела лишь благодаря шкатулке красного дерева, предназначенной для хранения бумаг, которая сама по себе является весьма любопытной находкой с исторической точки зрения. Шкатулка была именной: на крышке ее, помимо искусно вырезанного изображения жар-птицы в цветущем саду, в правом нижнем углу вензеля и сплетающиеся ветви деревьев складывались в так называемую monogramma — имя автора рукописи. Шкатулка с достоинством выдержала натиск огня, языки которого нанесли незначительный вред этому замечательному изделию тульских мастеров. Замок шкатулки был вскрыт, впервые за двести лет, чтобы явить миру эту удивительную находку.
Записки пребывали почти что в идеальном состоянии, если не считать малейших defectus (1) как то: неравномерная блёклость ореховых чернил, смятые и несколько ссохшиеся листы с налетом желтизны. Сам же язык рукописи, блестящий образец литературного языка времён Московского государства, не стал для нас преградой, препятствующей как можно ближе ознакомиться с содержанием повествования, а также провести тщательную реконструкцию некоторых его фрагментов. Таким образом, рукопись ожила, обрела голос, явила нам свою сокровенную тайну.
Давно почивший автор доверил бумаге некий ужасный, ни на что не похожий случай, произошедший с ним в пору ранней юности, пришедшейся на годы Великой Смуты, а именно на 1606 год. Вне всяких сомнений, рукопись является бесценным памятником истории, но, позволим себе высказать свое скромное мнение, истинную ценность ее представляет совсем другое — содержание. Признание автора (именно признание, а не раскаяние, ибо не слышится и не чувствуется в письменах его чувства вины) в содеянном им смертоубийстве и разрушении православной святыни, вызывает двоякое чувство. Но должно сказать, по мере того, как смысл прочитанного заполняет смятенный разум нелёгкими думами, осудить автора за содеянное им почему-то не хватает духу. Да и кто из ныне живущих мог бы ручаться за собственное здравомыслие и непреклонность, доведись ему занять место нашего рассказчика…
Да позволено будет мне упомянуть в заключении, что рукопись сия повествует в первую очередь отнюдь не о жестокости и разнузданности, какими был так славен описываемый здесь темный период Российской истории. Прежде всего, это повесть о силе и слабости человеческого духа, истинный облик которых, как это ни прискорбно, медленно, но верно предаётся забвению. Такие знакомые нам понятия добра и зла, представленные исповедью автора, вынуждены отступить в тень, ибо привычное нам положении их нарушено.
На этом все. Прочее же поведает вам сама рукопись.
Вот она перед вами, тщательно переписанная, реконструированная, облаченная в язык наших дней, но ни на йоту не утратившая своего изначального содержания.
Передадим же слово непосредственно автору повествования.
… Мгла окутала русскую землю. Мгла удушливая, беспросветная, страшная, и не видно покамест ни конца, ни края её. И соткана та тьма из дыма пожарищ неисчислимых, из воскуряемого ладана церковного, из праха человеческого, да пыли дорожной, подымаемой иноземными скакунами. Пропитана та мгла мольбами людскими, воплями безутешными, плачем младенческим, алой кровью и горьким потом, страхом и безнадежностью, духом звериным.
Сорваны все цепи-преграды, стёрты границы. Государство обезглавлено, а туловище его нещадно терзают стервятники в человечьем обличие. Народ же уподобился зверю злобному от безысходности, от безразличия, да от обид, что копились многие годы. Повсеместные неурожаи, голод, нищета, крестьянские восстания, влекущие за собою смертоубийства, затопили страну. Отсутствие всяческого надзора, и отрицание какой бы то ни было власти сделали свое черное дело: на волю вырвался целый сонм демонов, много веков томившихся в человеческом естестве. И нет жалости у демонов оных ни к старому человеку, ни к отроку, ни к жене, ни к дитя ея, ни к священнику, ни к князю, ни к боярину. Смерть шествует по стране, упиваясь кровью убиенных и умерших, сминая все преграды и сословия. Урожай её донельзя богат и тучен. Всяк стремился взять своё, не гнушаясь ничем. Вот на этой окровавленной почве подрастало жуткое наследие царя Ивана, прозванного Грозным. Государство Московское было близко к тому, чтобы заживо сгнить изнутри, в точности, как и упомянутый мною тиран.
Едва достигнув мужеских лет, я успел с лихвой познать весь ужас и безысходность того времени.
Записки пребывали почти что в идеальном состоянии, если не считать малейших defectus (1) как то: неравномерная блёклость ореховых чернил, смятые и несколько ссохшиеся листы с налетом желтизны. Сам же язык рукописи, блестящий образец литературного языка времён Московского государства, не стал для нас преградой, препятствующей как можно ближе ознакомиться с содержанием повествования, а также провести тщательную реконструкцию некоторых его фрагментов. Таким образом, рукопись ожила, обрела голос, явила нам свою сокровенную тайну.
Давно почивший автор доверил бумаге некий ужасный, ни на что не похожий случай, произошедший с ним в пору ранней юности, пришедшейся на годы Великой Смуты, а именно на 1606 год. Вне всяких сомнений, рукопись является бесценным памятником истории, но, позволим себе высказать свое скромное мнение, истинную ценность ее представляет совсем другое — содержание. Признание автора (именно признание, а не раскаяние, ибо не слышится и не чувствуется в письменах его чувства вины) в содеянном им смертоубийстве и разрушении православной святыни, вызывает двоякое чувство. Но должно сказать, по мере того, как смысл прочитанного заполняет смятенный разум нелёгкими думами, осудить автора за содеянное им почему-то не хватает духу. Да и кто из ныне живущих мог бы ручаться за собственное здравомыслие и непреклонность, доведись ему занять место нашего рассказчика…
Да позволено будет мне упомянуть в заключении, что рукопись сия повествует в первую очередь отнюдь не о жестокости и разнузданности, какими был так славен описываемый здесь темный период Российской истории. Прежде всего, это повесть о силе и слабости человеческого духа, истинный облик которых, как это ни прискорбно, медленно, но верно предаётся забвению. Такие знакомые нам понятия добра и зла, представленные исповедью автора, вынуждены отступить в тень, ибо привычное нам положении их нарушено.
На этом все. Прочее же поведает вам сама рукопись.
Вот она перед вами, тщательно переписанная, реконструированная, облаченная в язык наших дней, но ни на йоту не утратившая своего изначального содержания.
Передадим же слово непосредственно автору повествования.
… Мгла окутала русскую землю. Мгла удушливая, беспросветная, страшная, и не видно покамест ни конца, ни края её. И соткана та тьма из дыма пожарищ неисчислимых, из воскуряемого ладана церковного, из праха человеческого, да пыли дорожной, подымаемой иноземными скакунами. Пропитана та мгла мольбами людскими, воплями безутешными, плачем младенческим, алой кровью и горьким потом, страхом и безнадежностью, духом звериным.
Сорваны все цепи-преграды, стёрты границы. Государство обезглавлено, а туловище его нещадно терзают стервятники в человечьем обличие. Народ же уподобился зверю злобному от безысходности, от безразличия, да от обид, что копились многие годы. Повсеместные неурожаи, голод, нищета, крестьянские восстания, влекущие за собою смертоубийства, затопили страну. Отсутствие всяческого надзора, и отрицание какой бы то ни было власти сделали свое черное дело: на волю вырвался целый сонм демонов, много веков томившихся в человеческом естестве. И нет жалости у демонов оных ни к старому человеку, ни к отроку, ни к жене, ни к дитя ея, ни к священнику, ни к князю, ни к боярину. Смерть шествует по стране, упиваясь кровью убиенных и умерших, сминая все преграды и сословия. Урожай её донельзя богат и тучен. Всяк стремился взять своё, не гнушаясь ничем. Вот на этой окровавленной почве подрастало жуткое наследие царя Ивана, прозванного Грозным. Государство Московское было близко к тому, чтобы заживо сгнить изнутри, в точности, как и упомянутый мною тиран.
Едва достигнув мужеских лет, я успел с лихвой познать весь ужас и безысходность того времени.
Страница
1 из 14
1 из 14
