Очищение

При рождении я был наречен Даниилом и родом был из бояр Н. Имя своё я получил при крещении, но, положа руку на сердце, особой гордости и благодарности по этому поводу не испытываю. Более того, скажу прямо и без малодушного трепета, что давно уже разуверился в Господнем могуществе и более не жду и не требую от него ничего. Поневоле потеряешь всякую веру, когда у тебя на глазах ватага грязных разбойников жестоко расправляется с отцом, насилует и душит мать, а младшего братишку, коему ещё и семи годков не исполнилось, привязывают к седлу краденой лошади и под свист и улюлюканье на полном скаку волочат по земле за собой на верёвке, покуда он не испустил дух.

Поповские молитвы и проповеди оказались бессильны перед слепой яростью отчаявшегося люда, поколениями прозябавшего в страхе, нищете и невежестве. Копившиеся долгие годы гнев, злость и обиды неистовой волною обрушились на бояр. Да и как вообще Господь, если и есть он на небе, смог допустить столь неистовый разгул смуты, позволил пролиться рекам крови и слез. Или же люди настолько погрязли во грехе, что и осознать того не в силах? Но в чём же тогда повинны младенцы, едва вышедшие из материнской утробы и тут же, не будучи крещены, преданные жуткой смерти. Подобные прегрешения должны ужасать самих небожителей, чтобы там не вещали нам церковники о таинстве святого причастия.

Тогда я думал, что видел достаточно. Я ошибался. Судьбе было угодно преподнести мне еще одно испытание и я, оглядываясь на прожитые года, могу сказать, что благодарен ей за этот урок несмотря ни на что. Уже в который раз довелось мне перенести боль утраты, я преисполнился еще большим страхом, но всё же нашел в себе достаточно стойкости, чтобы сохранить ясный разум и противостоять тому непотребному воплощению смерти, что явилось мне во всей своей омерзительной истине.

Случилось это весною, в год 7114 от сотворения мира (2). Шёл мне тогда восемнадцатый год. С трудом и в муках зарождалась весна, тёмная весна, вскормленная болью, омытая кровью, и казалась она бесплодною, как поражённая недугом молодая невеста. В год этот было положено начало моей новой жизни, и, как велико не было моё желание, никогда всё уже не будет как прежде. Не ощутить мне того милого сердцу тепла под семейным кровом, не видеть мне более моих родных на этом свете, не почувствовать мне никогда их любви, жаркой и могучей, как солнце в летнюю пору. Уже много лет минуло с той поры, душа моя ныне черства, боль притупилась, а посему могу я бестрепетно, не колеблясь, поведать обо всём.

После того, как семья моя была предана лютой и бесславной смерти руками взбунтовавшейся черни, а усадьба наша разграблена и сожжена дотла, я, чудом выживший благодаря самоотверженности отца, не имея за душой ничего, кроме ненависти и горя, вынужден был скитаться как безродный бродяга. При мне остался лишь Митька, юнец двенадцати годков, бывший в доме нашем в услужении уже четыре года. Батюшка мой, Царствие ему небесное, купил его у одного сварливого барина, чем, надо сказать, значительно облегчил участь мальца, с ранних лет привыкшего к крутому нраву и самодурству своего прежнего хозяина. Митьку же мы приняли с радушием и ласкою, и было видно, малец сам был несказанно счастлив обрести то, что можно было назвать своей семьей. Мальчишка он был не по годам расторопный, сметливый, а главное верный. Именно ему я был обязан своим спасением от разбойничьих ножей, отведавших крови моих родных. Я возвращался в усадьбу верхом, когда Митька, откуда ни возьмись, возник на моем пути, чтобы предупредить о разразившемся несчастье. Повинуясь велению батюшки моего, он тайно увёл меня в лес. Вместе со мною должен был быть и Степан, мой младший братишка, но к великому горю слуги не успели доставить его до потайного схрона, так как все до единого были перебиты… Вместе с ними оборвалась невинная детская жизнь. Несомненно, в том, что случилось, есть доля и моей вины. Не покинь я дом накануне страшного набега, глядишь, на моём месте оказался бы он. Степан был достоен этого больше чем я, вся жизнь его была впереди… Теперь же я остался сиротою, и подручный крепостного псаря стал для меня единственной памяткой, связующей меня с родным домом, коего больше нет…

Подходила к концу вторая седмица (3) наших скитаний. Коня, что был при мне, нам пришлось отпустить, так как зачастую пробираться нам приходилось дремучим лесом и оврагами, к тому же, кормить его было нечем. У нас при себе были лишь две котомки с хлебом, наспех захваченные Митькой из усадьбы, да седельная сума, которую я после некоторого колебания решил оставить при себе. Сапоги мои телячьей кожи сильно износились и грозили прохудиться, некогда темно-алый длиннополый кафтан истерся и походил на одеяние какого-нибудь гонца, который полжизни проводит в дороге. Ноги мои оказались тысячу раз стёрты до потери чувствительности, что, думается мне, было даже к лучшему. Кто ведает, сколько еще вёрст (4) предстоит пройти…

Митька оказался куда как выносливее меня.