… и он отправляет ее далеко-далеко, из места удивленного сознания в странные закоулки прошлого, в которых, возможно, Эрика сумеет найти ответы на свои вопросы.
Добавить в моё избранное
46 мин, 49 сек 12030
Это путешествие не длится долго, весь путь занимает время между четвертым и пятым ударами метронома, стоящего на столешнице из мореного дуба, там же, перед последним взмахом ресниц, она замечает хрустальную пепельницу с щербатым краем, торчащий из-под нее уголок зеленой велюровой ткани, и пожелтевшие игральные кости, показывающие две единицы. Она перетекает из дождливого сентября в солнечный май, который не здесь, и не сейчас, но где-то там в середине семидесятых — Эрика в Нью-Йорке, стоит на пересечении Бродвея и 10-й авеню, как раз неподалеку от Грейс-Черч. С того места, где находится Эрика, можно видеть кусочек фасада Семейной Церкви Благодати. Старое здание в неоготическом стиле чем-то похоже на ее дом, такой, каким он решил быть сегодня. Еще недавно Эрика находилась в старой части дома, за деревянной стеной — в щели между толстыми досками можно было просунуть пальцы, и чувствовать легкие прикосновения солнца. В темной комнате, расчерченной полосками света, танцевали серебристые пылинки, а завешенная серой, грязной тканью старинная мебель, хранила тайны этого проклятого места. Эрика мотает головой и пытается сделать шаг — получается не очень. По Бродвею движутся автомобили, солнце отражается в свежевымытых стеклах, по тротуару бежит мальчишка, держа в руке бутылку колы. Эрика щурится и оборачивается. По левой стороне дороги, если следовать за солнцем, сразу за палаткой торговца сувенирами начинается небольшой, огороженный строительным забором пустырь. Если подойти ближе, Эрика знает это наверняка, можно почувствовать странную вибрацию — как будто тонкая оболочка мира прорвалась и в темную бездну небытия непрерывным потоком вытекает все хорошее, что еще осталось здесь, на 10-й авеню, и в других местах. Она пытается уйти прочь, но вибрация овладевает ей, навевает сонную оторопь, увлекает обратно в темноту. Эрика глупо хлопает ресницами и возвращается в Дом Дождя.
Могло быть и хуже, по крайней мере сегодня она не слышит их голосов. Только звуки дождя, капли разбиваются о грязные стекла, барабанят по крыше, еще шелестит листва, и вспышки молний населяют пустоту дома призраками старых вещей. Она во тьме — это способ существования в данном месте, здесь и сейчас. Эрика видит все, что происходит вокруг, но тьма находится в ней самой, проникает в закоулки ума, проявляет свое отражение в мыслях, что беспомощно мечутся за беспокойными глазницами. Эрика ползет по «коридору перспективы», и тьма клубится за ней, передвигаясь такими же нервными рывками; девушка отталкивается от пыльного ковра, на котором вышиты некогда роскошные узоры. Сейчас рисунок окончательно выцвел, и можно только гадать о тех безумных очертаниях линий, что некогда радовали взор чужаков, имеющих несчастье оказаться в Доме Дождя. Коридор бесконечен, Эрика знает, и недавние события тому подтверждение, — это место растягивается по своему усмотрению. При желании можно попробовать пробежаться, отсчитывая дубовые панели со встроенными старинными светильниками, и, возможно, расстояние от одного конца коридора до другого сожмется до трех-четырех ударов смятенного сердечка жертвы, но сегодня все не так — коридор растянут во времени, и двигаясь вперед, поневоле остаешься на месте. Чтобы проверить эту нелепую идею, Эрика встает, царапая панели ногтями, и с трудом удерживая равновесие, делает первый шаг. Стенки коридора пляшут перед глазами, а темная часть уходит куда-то в сторону, словно два зеркала расположили друг против друга, но не позаботились о том, чтобы зеркальные проекции совпали как следует. Такое отношение к собственной персоне немного забавит Эрику, она смеется и плачет одновременно, в мыслях проклиная чертов дом.
— Иди к черту — шепчет она, размазывая слезы по щекам. — Отпусти меня…
Эрика рыдает не понимая, почему дом не внемлет ее желаниям.
— Как вы сказали?
Девушка открывает глаза, ее лицо выражает полную сосредоточенность, она видит кабинет, светлые стены, доктора Туки, в руках которого карандаш с обломанным грифелем.
— Ничего, ничего… — шепчет Эрика, и пытается приподняться. Доктор тихонько постукивает кончиком карандаша по столешнице. Среди разбросанных бумаг, Эрика выхватывает взглядом огрызок старой газетной вырезки.
Как всегда Эрика обретает себя выбираясь из сумрачного коридора, не доходя футов десять до лифта. Она открывает глаза широко-широко (на самом деле она и не закрывала их вовсе, но весь путь от кабинета доктора Туки до этой границы между мирами дождя и сумрачной осени она проделывает словно во сне, с трудом ориентируясь в темноте стен, покрытых пластиковыми панелями) и в который раз с непонятным самой себе удивлением рассматривает плакат, прикрепленный кнопками с разноцветными шляпками к пробковому прямоугольнику. На нем рекламный листок (все для тех, кто по-настоящему готов следить за собой) соседствует с плакатом, на котором изображен рисованный портрет женщины в очках и бейсбольной кепке, снизу скупым канцелярским языком написаны несколько предложений — в них жирным шрифтом выделено главное, но Эрика проплывает мимо, пошатываясь и прихрамывая, словно очередной сеанс доктора внес нарушения в работу ее вестибулярного аппарата.
Могло быть и хуже, по крайней мере сегодня она не слышит их голосов. Только звуки дождя, капли разбиваются о грязные стекла, барабанят по крыше, еще шелестит листва, и вспышки молний населяют пустоту дома призраками старых вещей. Она во тьме — это способ существования в данном месте, здесь и сейчас. Эрика видит все, что происходит вокруг, но тьма находится в ней самой, проникает в закоулки ума, проявляет свое отражение в мыслях, что беспомощно мечутся за беспокойными глазницами. Эрика ползет по «коридору перспективы», и тьма клубится за ней, передвигаясь такими же нервными рывками; девушка отталкивается от пыльного ковра, на котором вышиты некогда роскошные узоры. Сейчас рисунок окончательно выцвел, и можно только гадать о тех безумных очертаниях линий, что некогда радовали взор чужаков, имеющих несчастье оказаться в Доме Дождя. Коридор бесконечен, Эрика знает, и недавние события тому подтверждение, — это место растягивается по своему усмотрению. При желании можно попробовать пробежаться, отсчитывая дубовые панели со встроенными старинными светильниками, и, возможно, расстояние от одного конца коридора до другого сожмется до трех-четырех ударов смятенного сердечка жертвы, но сегодня все не так — коридор растянут во времени, и двигаясь вперед, поневоле остаешься на месте. Чтобы проверить эту нелепую идею, Эрика встает, царапая панели ногтями, и с трудом удерживая равновесие, делает первый шаг. Стенки коридора пляшут перед глазами, а темная часть уходит куда-то в сторону, словно два зеркала расположили друг против друга, но не позаботились о том, чтобы зеркальные проекции совпали как следует. Такое отношение к собственной персоне немного забавит Эрику, она смеется и плачет одновременно, в мыслях проклиная чертов дом.
— Иди к черту — шепчет она, размазывая слезы по щекам. — Отпусти меня…
Эрика рыдает не понимая, почему дом не внемлет ее желаниям.
— Как вы сказали?
Девушка открывает глаза, ее лицо выражает полную сосредоточенность, она видит кабинет, светлые стены, доктора Туки, в руках которого карандаш с обломанным грифелем.
— Ничего, ничего… — шепчет Эрика, и пытается приподняться. Доктор тихонько постукивает кончиком карандаша по столешнице. Среди разбросанных бумаг, Эрика выхватывает взглядом огрызок старой газетной вырезки.
Как всегда Эрика обретает себя выбираясь из сумрачного коридора, не доходя футов десять до лифта. Она открывает глаза широко-широко (на самом деле она и не закрывала их вовсе, но весь путь от кабинета доктора Туки до этой границы между мирами дождя и сумрачной осени она проделывает словно во сне, с трудом ориентируясь в темноте стен, покрытых пластиковыми панелями) и в который раз с непонятным самой себе удивлением рассматривает плакат, прикрепленный кнопками с разноцветными шляпками к пробковому прямоугольнику. На нем рекламный листок (все для тех, кто по-настоящему готов следить за собой) соседствует с плакатом, на котором изображен рисованный портрет женщины в очках и бейсбольной кепке, снизу скупым канцелярским языком написаны несколько предложений — в них жирным шрифтом выделено главное, но Эрика проплывает мимо, пошатываясь и прихрамывая, словно очередной сеанс доктора внес нарушения в работу ее вестибулярного аппарата.
Страница
1 из 13
1 из 13
