Ночная охотница

Я пожала плечами и вышла из класса.

На школьном дворе Алинка сама подошла ко мне. Почему-то одна.

— Будешь?— протянула жестяную коробочку с длинными, «дамскими» сигаретами.

Я мотнула головой. Ненавижу курево. Папа тоже не курил.

— Как хочешь, — она щелкнула зажигалкой, раскурила, затянулась. — У меня бабка пару лет назад умерла. Тоже рак.

— Отстань от Лешки, — сказала я. — Не брал он твоих денег.

— Жалеешь, что ли? Нашла кого. Говно человек.

Можно подумать, ты сама лучше. Но я этого не сказала. Не решилась как-то, хотя… Но Алинка сама поняла невысказанное.

— И я говно, — легко согласилась она. — Весь мир — говно. Слышите, вы?— заорала она вдруг во всю глотку, на нее начали оборачиваться. — Вы — говно! И весь ваш гребаный мир — говно тоже!

— Алина, прекрати!— попыталась я урезонить ее.

Она выматерилась. И добавила:

— Твой отец говном не был. И ты. Вы — настоящие. И вот за это — ненавижу! К стенке поставила бы, автомат и — всю обойму! Слышишь? До последней пули!

— Уймись, — сказала я, было мне неприятно, стыдно и здорово не по себе. — Это я взяла у тебя деньги. На лекарство для папы. Пошли ко мне, отдам!

— Деньги… — Алинка отщелкнула сигарету в сугроб, взялась двумя руками за сумочку, раскрыла ее и вытряхнула; купюры рассыпались веером — пятитысячные, тысячные… Странно, что она не держала их в кошельке. И тогда кошелька в ее сумочке не было, и сейчас.

— Да пох мне на эти ваши деньги!— злобно выкрикнула Алинка. — У всех предки как предки, а у меня — уроды-банкоматы, ненавижу, чтоб им сдохнуть, ненавижу! Бабку довели… наследнички, земля в центре города дорогая… сад вырубили, стройку завели. Кому нах этот особняк был нужен?! Вырубили сад, уроды…

Я нагнулась, собрала купюры.

— Лешку не трогай, — сказала я, поднимаясь.

— Пошел он! Не трясись, жить будет.

— Деньги забери.

— Подотрись ими. Или жрачку нормальную купи, костями гремишь, смотреть тошно.

Я не могла отказаться. Мне надо было отдавать долги, и на что-то жить самой. Нет, можно, конечно, швырнуть купюры в морду и встать в позу, типа забирай свои вонючие деньги… Но это в книжках такое эффектно выглядит или на экране. В жизни получается иначе.

— Спасибо, Алина, — тихо сказала я.

— Да пошла ты…!— она ёмко, зло выматерилась, сорвавшись в конце тирады на слезы, развернулась и пошла, почти побежала прочь.

Доченька, родная!

Этот диагноз, надеяться не на что. Полгода, год. Не больше. А ты остаешься одна.

Дочитай. Пожалуйста.

Я нашел тебя на выезде из Грозного. Тебе было на вид столько же, сколько моей Насте, которая осталась со всеми. По-русски ты не знала ни слова, а на своем языке только начинала говорить. Но ты знала свое имя.

Халида.

Найди своих. Они помогут тебе. Там семьи своих не бросают. Свяжись с подполковником Егоровым, вот телефон… Он знает, он уже начал поиски по моей просьбе. Он поможет тебе. Найди своих.

Прости меня, доченька. Прости, дорогая. Тебе больно, знаю. Но ради тебя… Одна ты не выживешь.

Люблю тебя, девочка.

И помни: неважно, кем ты родилась. Важно лишь то, кто ты есть.

И подпись: папа.

Я просидела с письмом остаток дня.

Как же папа любил меня! Безо всякой меры любил. Даже умирая, не нашел в себе сил рассказать правду, выжигавшую ему душу все эти годы. Написал письмо…

Никогда бы он не стал рассказывать мне всего этого. Никогда. И только страх за меня, желание помочь, обеспечить, обезопасить… все эти годы он жил ради меня, и, выходило так, что даже перед смертью думал только обо мне.

Надо было позвонить подполковнику Егорову.

Я пересилила себя, набрала номер. Ответил приятный мужской голос: кажется, я видела этого человека на похоронах.

— Здравствуйте, это Настя Великанова. Я…

В трубке забибикало. Сбой связи?

Я набрала номер снова.

Тот же голос, с плохо скрываемой злобой, посоветовал мне «больше сюда не звонить». Никогда. И пожелал мне, адову отродью, свернуть себе шею в самое ближайшее время.

Я даже не заплакала.

Змея зашевелилась тяжелым холодным комом, наматывая на душу ледяной панцирь. Я зацепила взглядом зеркало и поневоле отшатнулась. Господи, на кого я стала похожа! Волосы всклокочены, неровный румянец на впалых щеках, затравленный взгляд… нежить какая-то, да и только.

Упырь.

Ночью я лежала без сна в ледяной постели, а комната полнилась шорохами и призрачными тенями. За окном висела луна, бросая дорожку к подоконнику, и на той дороге мелькала волчья тень. Серебристая тропа призрачного волка — откуда он взялся только здесь, в степном городе?— бесконечной спиралью сжимала мою жизнь, завершаясь на горле.