Добавить в моё избранное
44 мин, 55 сек 17185
Маленькая, тощая, высушенная возрастом Маргарита Рустемовна каким-то непостижимым образом умудрялась смотреть на акселератов-старшеклассничков сверху вниз. Картина Репина: построение провинившихся амбалов силами и средствами одного-единственного учителя русского языка. Кто хоть раз видел или — тьфу-тьфу через левое плечо!— сам участвовал в «параде», подтвердит: впечатления незабываемые.
— Все знаю, — сказала Маргарита Рустемовна.
Я дернула плечом. Сейчас начнет воспитывать в своем фирменном стиле… Бессовестная и распутная молодежь стояла у русички отдельным пунктиком. Эта самая молодежь навязла в зубах у всех школьных учителей, но особенно шизофренично — именно у Рустемовны. Застрелиться проще, чем ее выслушивать.
— Переходи ко мне в класс, Великанова, — вдруг сказала Маргарита Рустемовна.
Я молча вытаращилась на нее и воздуха не хватило. Вот уж сюрприз! Вместо нотации…
— Шкуру спущу, — добавила она, — но в вуз ты у меня поступишь.
Весь вечер я просидела с папой. Он спал, утомленный болезнью. Жалко и больно было видеть, во что превратился недавний статный красавец-мужчина, мой отец. Я сидела, дремала, вскидывалась и вслушивалась — дышит? Не дышит? Дышал. Отпускало…
Домой я возвращалась за полночь. Решила срезать угол через не добитый парковками сквер, тысячу раз здесь ходила, подумаешь, пройду и сегодня. Потеплело, непогода рвала деревья, сыпала мелким снегом вперемешку с дождем. Зонтик тут бесполезен, всего лучше подошел бы дождевик. Но не было у меня ни дождевика ни зонтика. Капюшон старой куртки, вот и все дела.
Шаги. Шаги за спиной. Я остановилась, вслушалась. Обернулась. Да никого… Померещилось.
Но я заторопилась. Так, на всякий случай.
Снова шаги. Ближе, ближе… В груди змеей шевельнулся холод. Я вдруг как-то особенно остро поняла, что час слишком ранний, что в сквере никого, что до конца дорожки и оживленной даже в этакую рань улицы еще далеко. Шаги участились. Преследователь заторопился следом. Маньяк? Насильник? Убийца?
Только этого еще не хватало!
Я почти бежала, задыхаясь, в боку кололо. За мной бежали тоже. И догоняли, догоняли…
Я не выдержала, обернулась. И вовремя: кулак летел. Кастет на пальцах отблескивал тусклым металлом. Я ушла в сторону: тело само вспомнило папину науку. Шаг, еще шаг… маньяк промахивается с ударом, с трудом удерживается на ногах. С матюгами разворачивается на меня… Он пьян, но не до потери разума, а так, слегка. Мутные глаза горят злобой, зубы оскалены.
Я пятилась, пока не уперлась спиной в дерево, а урод наступал, матерясь. Жесткая пятерня сграбастала меня за ворот. Коленки подогнулись. И…
… змея во мне резко вскинула голову, подобралась для рывка…
… и прыгнула.
Я словно наяву увидела тугое черное тело, летящее в лицо пьяному человеку. Сморгнула, наваждение исчезло. А этот ублюдок дико заорал, будто его и впрямь ужалило. Он орал, орал и орал, долгим нескончаемым воплем. Хватался за голову, вертелся на одном месте, споткнулся, упал, начал корчиться, выламываясь в страшных судорогах. Потом затих, резко, рывком, будто кто его выключил. Порыв ветра донес характерный запах: ушлепок обмочился.
Я отклеилась от дерева. Меня трясло, но вместе с испугом странное тепло разливалось по телу, незнакомая, но такая правильная, сладкая боль, переходящая в наслаждение. Я тихонько пошла прочь, сначала осторожно, затем быстрее и быстрее, в конце сквера я уже почти бежала.
Потом, в местных новостях по ТВ, мелькнет: на улице такой-то — на нашей улице!— подобран при странных обстоятельствах душевнобольной мужчина. Он не понимал, когда к нему обращались, делал все дела себе в штаны и хныкал как младенец. Спецбригада забрала его в психдиспансер. Родственники разыскиваются… Но это будет потом. А тогда…
… Пустая квартира встретила ватной тишиной. Кошка бросилась в ноги, и вдруг остановилась, будто натолкнувшись на преграду. Проехалась лапами по линолеуму пола. И зашипела, прижимая уши, яростно, злобно.
— Муська, ты чего? Глупая!
А, запах! Запах того урода. Вот зверь и не признает. Надо помыться. И поспать хоть немного, утром в школу, а из школы — к папе в больницу…
В коридорном зеркале мелькнуло мое отражение. Я не любила смотреться в зеркала, знала, что уродилась в мать-чеченку и от того неземной красой не страдаю ни разу. Но здесь, сейчас, будто что толкнуло меня.
Я пристально всматривалась в свое лицо и с удивлением понимала, что красива. Не алинкиной херувимьей безликостью, а мрачной, демонической красотой истинной дочери гор. Черные волосы, смуглая кожа, нос горбинкой, алые губы, черные же глаза. Настоящая ведьма.
Или упырь.
Мне не хватало денег. Девять тысяч, и где их взять, не имела никакого понятия. Три ампулы гемзара стоили пятнадцать тысяч. Шесть наскребла… но требовалось еще девять.
— Все знаю, — сказала Маргарита Рустемовна.
Я дернула плечом. Сейчас начнет воспитывать в своем фирменном стиле… Бессовестная и распутная молодежь стояла у русички отдельным пунктиком. Эта самая молодежь навязла в зубах у всех школьных учителей, но особенно шизофренично — именно у Рустемовны. Застрелиться проще, чем ее выслушивать.
— Переходи ко мне в класс, Великанова, — вдруг сказала Маргарита Рустемовна.
Я молча вытаращилась на нее и воздуха не хватило. Вот уж сюрприз! Вместо нотации…
— Шкуру спущу, — добавила она, — но в вуз ты у меня поступишь.
Весь вечер я просидела с папой. Он спал, утомленный болезнью. Жалко и больно было видеть, во что превратился недавний статный красавец-мужчина, мой отец. Я сидела, дремала, вскидывалась и вслушивалась — дышит? Не дышит? Дышал. Отпускало…
Домой я возвращалась за полночь. Решила срезать угол через не добитый парковками сквер, тысячу раз здесь ходила, подумаешь, пройду и сегодня. Потеплело, непогода рвала деревья, сыпала мелким снегом вперемешку с дождем. Зонтик тут бесполезен, всего лучше подошел бы дождевик. Но не было у меня ни дождевика ни зонтика. Капюшон старой куртки, вот и все дела.
Шаги. Шаги за спиной. Я остановилась, вслушалась. Обернулась. Да никого… Померещилось.
Но я заторопилась. Так, на всякий случай.
Снова шаги. Ближе, ближе… В груди змеей шевельнулся холод. Я вдруг как-то особенно остро поняла, что час слишком ранний, что в сквере никого, что до конца дорожки и оживленной даже в этакую рань улицы еще далеко. Шаги участились. Преследователь заторопился следом. Маньяк? Насильник? Убийца?
Только этого еще не хватало!
Я почти бежала, задыхаясь, в боку кололо. За мной бежали тоже. И догоняли, догоняли…
Я не выдержала, обернулась. И вовремя: кулак летел. Кастет на пальцах отблескивал тусклым металлом. Я ушла в сторону: тело само вспомнило папину науку. Шаг, еще шаг… маньяк промахивается с ударом, с трудом удерживается на ногах. С матюгами разворачивается на меня… Он пьян, но не до потери разума, а так, слегка. Мутные глаза горят злобой, зубы оскалены.
Я пятилась, пока не уперлась спиной в дерево, а урод наступал, матерясь. Жесткая пятерня сграбастала меня за ворот. Коленки подогнулись. И…
… змея во мне резко вскинула голову, подобралась для рывка…
… и прыгнула.
Я словно наяву увидела тугое черное тело, летящее в лицо пьяному человеку. Сморгнула, наваждение исчезло. А этот ублюдок дико заорал, будто его и впрямь ужалило. Он орал, орал и орал, долгим нескончаемым воплем. Хватался за голову, вертелся на одном месте, споткнулся, упал, начал корчиться, выламываясь в страшных судорогах. Потом затих, резко, рывком, будто кто его выключил. Порыв ветра донес характерный запах: ушлепок обмочился.
Я отклеилась от дерева. Меня трясло, но вместе с испугом странное тепло разливалось по телу, незнакомая, но такая правильная, сладкая боль, переходящая в наслаждение. Я тихонько пошла прочь, сначала осторожно, затем быстрее и быстрее, в конце сквера я уже почти бежала.
Потом, в местных новостях по ТВ, мелькнет: на улице такой-то — на нашей улице!— подобран при странных обстоятельствах душевнобольной мужчина. Он не понимал, когда к нему обращались, делал все дела себе в штаны и хныкал как младенец. Спецбригада забрала его в психдиспансер. Родственники разыскиваются… Но это будет потом. А тогда…
… Пустая квартира встретила ватной тишиной. Кошка бросилась в ноги, и вдруг остановилась, будто натолкнувшись на преграду. Проехалась лапами по линолеуму пола. И зашипела, прижимая уши, яростно, злобно.
— Муська, ты чего? Глупая!
А, запах! Запах того урода. Вот зверь и не признает. Надо помыться. И поспать хоть немного, утром в школу, а из школы — к папе в больницу…
В коридорном зеркале мелькнуло мое отражение. Я не любила смотреться в зеркала, знала, что уродилась в мать-чеченку и от того неземной красой не страдаю ни разу. Но здесь, сейчас, будто что толкнуло меня.
Я пристально всматривалась в свое лицо и с удивлением понимала, что красива. Не алинкиной херувимьей безликостью, а мрачной, демонической красотой истинной дочери гор. Черные волосы, смуглая кожа, нос горбинкой, алые губы, черные же глаза. Настоящая ведьма.
Или упырь.
Мне не хватало денег. Девять тысяч, и где их взять, не имела никакого понятия. Три ампулы гемзара стоили пятнадцать тысяч. Шесть наскребла… но требовалось еще девять.
Страница
8 из 13
8 из 13
