Хрю-хрю

Об этом, щадя самолюбие животной, ей не сказал.

Когда мы оказались за калиткой, свинья потерлась о мою коленку в знак благодарности. Мне стало совестно. Немножко поотстав, я вытащил из мешка топор и, страшась, что она обернется и взглянет доверчиво в глаза — уверенным движением мясника всадил ей в загривок.

Ты умрешь! Но умрешь свободной!

Похороны старейшего лесника Бориса Титовича обставили с помпой. Со всего района съехались лесничие лесхоза. В темно-зеленой форме с дубовыми листами в петлицах, они, склонив голову, несли заколоченный гроб. В селе шушукались, будто тело потеряло голову. У могилы Сергей Ромуальдович Кнороз сказал речь. О том, что покойный — это эпоха в лесном хозяйстве района. О том, как бережлив был в заботе о подрастающем лесе, справедлив в общении с людьми.

Гроб под рыдания осторожно опустили в землю. Комья суглинка забарабанили по крышке, тревожа и плоть, и дух.

«Там ли Титыч?» — подлой мыслью свербело в мозгу. Зная способность покойного к перевоплощению, я не мог ответить с уверенностью.

Поминали Титыча. На поминках я не остался, а, вернувшись домой, развесил на осиновых кольях черепа свиней, ради которых черепа Андреича и Кухлевского являлись, если можно так выразится, стержнем коллекции, этакой изюминкой. Я отдавал себе отчет, что принял вызов.

После поминок толпа из жителей села Окоемово, лесничих других лесничеств, возглавляемая Сергеем Ромуальдовичем Кнорозом, валила к моему кодону. Это было знакомо и скучно. Я даже мог с закрытыми глазами искать, где в толпе ковыляет Вадим, где вышагивает Рустамов, а где рвет и мечет разъяренный Гайваз.

Толпа окружила коллекцию. На лицах Вадима и прочих я прочитал разочарование обманутого зрителя, заплатившего за билет свои кровные.

Где?! — подскочили ко мне Вадим и Кнороз. — где человеческие черепа?

Вот! — я честно сознался, показывая черепа Андреича и Кухлевского.

Врешь, гад! Ты закопал их! Где! Говори! — Вадим затопал ногами, а я поежился — столько ненависти было в его глазах.

Да вот они!

Врет он, Сергей Ромуальдович! Нагло врет! Это черепа настоящих свиней.

Пацаны села Окоемова разочарованно сплевывая, разбредались по лесничеству, вытаптывая белые мхи.

Эй, ребята! Как же футбол? — крикнул поникший Вадим.

Да пошел ты!

Сам играй свинячим! — отвечали в сердцах гайвазовы отпрыски. — Мы лучше помаршируем!

Толпа постепенно рассосалась, накормленная, вместо хлеба двойным зрелищем: похоронами и выставкой. Перед коллекцией черепов остались я и директор лесхоза Кнороз. Нет, теперь, когда все разошлись, остались старые институтские друзья — я и Сережа.

Ну? — спросил Сережа.

Что — ну?

Мне — то одному можешь показать, куда ты дел черепа?

Чьи?

Не придуривайся. Своей жены, Кухлевского и мастерицы.

Я вздохнул, мол, ничего от тебя то не скроешь.

Пойдем, если хочешь.

Глаза Сережи, словно глаза гончей, вспыхнули охотничьем азартом. Я пропустил его вперед. Мы вошли в дом.

Направо, в кладовку! — у порога я неприметно прихватил топор.

Здесь пригнись!

Сергей, нет, теперь уже снова Сергей Ромуальдович Кнороз пригнулся, я взмахнул топором, и — голова директора лесхоза поскакала в кладовку.

Я грустно усмехнулся. История повторяется. Скоро вместо меня пришлют нового лесничего.

Я закопал обезглавленное тело там, где должен был закопать трупы жены и Маруси и, не мешкая ни минуты, подался в лес на поиски таинственного и всеми неведомого монастырского Кремля.

«Не брешут люди! Отсижусь в безопасности за высокими стенами!»

В лесу, за каждой елкой мерещились секачи, подгоняемый страхом, я бежал, ориентируясь по солнцу, дальше и дальше вглубь к черным водам Канала. Просека, ведшая туда, поросла травой и осокой, сапоги утопали в болотной жиже. Запыхавшись от сумасшедшего бега, я остановился перевести дыхание и услышал колокольный звон.

«Дин-динь-дили-дон! Дин-динь-дили-дан!» — звенело над деревьями.

А может, просто кровь стучала в висках?

Или маршики нацистские неслись вслед из Окоемова:

Хали-хало!

Хрю-хрю!