Голодные призраки

Впрочем, от её мертвенного света лично мне стало ещё жутче.

Виктор стоял, вытянувшись во весь рост, и смотрел куда-то в сторону, прильнув к окуляру своего прибора.

— Что там? — прошептал я. — Червь?

— Нет, не червь, — Виктор опустил прибор и повернулся. — Максимыч, мать его! Я его фигуру ни с чьей не спутаю! На-ка, сам взгляни! Хорошо бы узнать, где он прячется да изловить!

— Зачем? — не сразу сообразил я.

— Зачем? — повторил Виктор. — Да хотя бы потому, что он — обыкновенный преступник, маньяк-убийца. Слышал про найденные трупы бомжей? Думаешь, чьих рук дело? Вот то-то!

Я вспомнил, что месяца полтора назад в редакции обсуждали жуткую находку, сделанную, кстати, в одном из нежилых бараков, соседствующих с кладбищем, — три трупа людей без определённого места жительства, погибших явно насильственной смертью. Кроме того, вспомнились слова тёзки-могильщика о том, что на кладбище совсем не стало бомжей. Я содрогнулся.

— На-ка! Глянь сам! Во-он туда смотри! — Виктор передал мне прибор.

Я глянул. Зелёное пятно, имеющее контуры человеческой фигуры, двигалось не быстро, но с некой хищной плавностью, каковую трудно ожидать от пенсионера.

— Вот ты, оказывается, какой, «мистер Ренфилд»! — пробормотал я.

Всё моё внимание сосредоточилось на крадущейся со звериной грацией фигурке. Максимыч (если это и впрямь был он) продолжал свой путь по кладбищу, то скрываясь за деревьями, то появляясь вновь. Не отнимая окуляров от глаз, я шагнул в сторону. Потом ещё раз. И ещё.

— Серёга! Стой! Стой, твою мать! Сзади!

Ни за что бы не признал, что этот сдавленный всхлипывающий голос принадлежит Виктору! В нём было столько ужаса и тревоги, что я остолбенел, бессильно опустил руки (прибор, правда, не выронил) и уставился недвижным взором в темноту ночного кладбища.

— Сзади, Серёга! Сзади! Обернись! Только медленно!… Нет, не оборачивайся! Беги сюда!

Я всё же обернулся. Медленно.

Оказалось, наблюдая за Максимычем, я незаметно оказался у тёткиной могилы.

Они оба стояли передо мной, буквально в паре метров, — родная тётя и родной дядя. Молчаливые и бледные, как гипсовые скульптуры. Скульптуры грубоватые, но всё же передающие и черты лица, и складки одежды (или савана). И ещё эти «статуи» двигались: едва заметно покачивались и изгибались.

Я рванул прочь что есть мочи и в мгновение ока оказался под заветным деревом. Одновременно с этим Виктор изо всех сил потянул за трос, сводящий вместе створки капкана… А потом…

А дальше всё как в арт-хаусном кино с нарочито грубым монтажом. Вот Виктор тянет канат и я вижу, как вздуваются жилы на его руках и каменеют скулы. Я слышу лязг цепи о прутья могильной ограды и почти физически ощущаю, как металлические зубья входят в упругую плоть червя и застревают в ней. (Звук такой будто вилка втыкается в горячую сардельку.) Я вижу, хотя и весьма смутно, как один из монстров теряет всякое сходство с моим дядей и становится просто гладким и белёсым, как выросший до чудовищных размеров опарыш. Я вижу как червь разевает многочелюстную пасть, изгибается и начинает грызть звенья цепи.

Виктор что-то кричит мне… С трудом, но понимаю, что он просит помочь и вцепляюсь в удерживающий червя канат. Чувствую огромную силу червя и понимаю, что если б не самодельный капкан, не позволяющий чудовищу уйти под землю, одним рывком он содрал бы мне кожу с ладоней. Виктор делает морской узел и фиксирует трос: теперь червю не уйти, он привязан к дереву.

Я вижу, как второй опарыш (лже-тётя) тоже теряет подобие человеческого облика и присоединяется к первому в его попытках перегрызть цепь. Я удивляюсь этому (о, у меня ещё сохраняется способность удивляться!) и ловлю мысль о способности этих тварей общаться и помогать друг другу.

— Нам его не вытащить! — кричит Виктор. Я его не слышу — читаю по губам.

Он хватает лопату за самый конец длинного, почти двухметрового, составного черенка и, пригнувшись, бросается к могиле. Я понимаю, что он задумал: перерезать тело червя пополам — тогда у нас будет хоть какое-то материальное доказательство существования подобных тварей.

Виктор рубит, а я всё так же сижу и до боли сжимаю в руках пульсирующий канат, пускай в этом уже и нет никакой необходимости. Наконец тело червя рвётся на две части, верхняя валится прямиком на могильный холмик, а вторая ускользает в недра земли. Одновременно туда же, в глубь почвы, уходит и другой червь. На кладбище воцаряется — прошу прощения за каламбур! — мёртвая тишина.

Пауза.

Я наконец-то разжимаю пальцы и вспоминаю, что у нас с собой достаточно мощный фонарь. Его луч освещает Виктора: волосы стоят дыбом, руки ходят ходуном, глаза совершенно безумные, а на губах улыбка. Он не может вымолвить ни слова и только кивает головой на то, что лежит совсем рядом, отделённое лишь прутьями ограды.