В отражениях

Ровная и гладкая, точно стекло зеркала, дорожка дёрнулась под ногами Паршук — лишь под её ногами, и больше ни у кого. Оступившись и не сумев сохранить равновесие, медсестра полетела вниз. Крика, что испугало особенно, не последовало. Тело медсестры подпрыгивало на круто наклонённой хромированной ленте, подскакивало и падало, постоянно меняя положение в пространстве, выворачиваясь, перекашиваясь. Почти сразу хрустнула кость, за ней — другая; потом начали ломаться позвонки. Когда искорёжило руки и ноги, ладная невысокая темноволосая фигурка подпрыгнула в последний раз и рухнула к истоку «эскалатора». Из мёртвой тишины исторгся отвратительный звук ломаемой шеи, с лихвой перекрыв все прочие звуки, немногочисленные, вроде щелчков ползущей лестницы и прерывистого дыхания людей. Тело Паршук затрепетало, постоянно наращивая скорость, силу и резкость толчков и спадов. Она затихла под предсмертный хрип, медленно, неспешно. Арнольдс готов был поклясться, что видел вытекшую изо рта женщины струйку крови, он был готов побиться о заклад, что наблюдал малейшие трепетания вывороченных конечностей, прежде чем они замерли — окончательно и навсегда.

Емельяненко выматерился под нос, Лексус принялся молиться; остальные продолжали ехать и молчать.

— Счастливый «эскалатор»… — с не до конца понятным и ему самому выражением произнёс Арнольдс.

К смерти нельзя привыкнуть; к ней привыкают только бесчеловечные, а не любит её никто, кроме безумных.

Вцепившись обледеневшими пальцами в поручни, они наконец достигли верхней точки, вершины, к которой не уставал непрестанно стремиться механически-холодный, невероятно-гладкий язык автоматического устройства. Они сошли с дорожки и собрались подле неё, на успокаивающе неподвижном полу.

— Надо спуститься к Паршук, — уронил Емельяненко.

— Нет. — Арнольдс покачал головой.

Емельяненко и сам понимал, что бесполезно, что выжить после такого невозможно, и всё же не забиваемые страхом и потрясением чувства коллеги Паршук, её друга, почти что родного человека гнали повара на помощь, будто слова ещё что-либо значили для лежащей внизу молодой женщины.

Арнольдс опустил руку на плечо Емельяненко, заглянул тому прямо в глаза и снова покачал головой. Повар отвернулся и приглушённо грязно выругался, досадуя на Паршук, на себя, на их положение в целом!

А между тем, кто мог в точности или хотя бы приблизительно обрисовать обескураженным, напуганным людям, куда они попали и зачем?

VII

Чтобы отвлечься от давяще-чёрных мыслей, они двинулись дальше, да и не принадлежало им покуда иного, более спокойного или, по крайней мере, понятного выхода. Миновав освещённую голографическими огнями и неоновой надписью «Этаж 2» арку, что выполнена в стиле неохай-тек, они на сей раз угодили в начало предлинного узкого коридора.

Слева и справа от него теснились узкие же и длинные двери, освещаемые встроенными «невидимыми» лампочками, и такие же лампочки давали свет коридору, который убегал и убегал куда-то, дальше и дальше, в глубину, не воспринимаемую глазами человека, пока не терялся в падавшей грозным, толстым и тяжёлым занавесом концентрированной тени. Нет, как они ни приглядывались, сколько ни водили по спящему в тонком, однако беспрекословном полумраке коридору лучами портативных фонариков-трансформеров и какие бы определительные программы не включали на «всемогущих» фонах, ночь на том конце отдельно взятого пути властвовала абсолютная и абсолютно-неугадываемая.

Прекратив бесплодные изыскания, они недолго посовещались и вот к чему пришли — разумеется, выразил общую идею, согласно статусу капитана, Арнольдс:

— Гарвард, Лексус, Льютон, вы осматривайте коридор и прилежащие территория. А мы с Емельяненко и Спиридоновым поднимемся по другому «экалатору».

Они рассчитывали таким образом быстрее и тщательнее обыскать Станцию на предмет улик и подсказок… или смертельных ловушек.

Когда Арнольдс озвучил задание, космонавты собрались в две группы по трое и разошлись. Люди гнали и гнали из головы надоедливые, назойливые мысли о роке и смерти, об отравленной карме и невыносимых мучениях; конечно, удавалось очень плохо, но они же старались… Они делали, что могли.

VIII

Арнольдс, Емельяненко и Спиридонов съехали на седьмом «эскалаторе» вниз, посекундно вспоминая трагедию, неожидаемо и сокрушимо обрушившуюся на безвинную медсестру Катю Пашук. У нижнего конца ленты (у которой не было верха и низа как таковых, поскольку она могла и поднимать «пассажиров», и опускать их, и, разбитая продольной линией, транспортировать в обе стороны одновременно), на сером безликом полу без движения покоилась обезображенная смертью женщина; ей только-только исполнилось тридцать два.