Изнанка желаний

Ещё недавно новые обои скрутились и облезли клочьями, обнажив плохо штукатуреные стены. Антикварный столик потерял свой лоск и стал рухлядью под толстым слоем пыли. Надо мной болтались лоскуты гнилого балдахина. Была там и рама зеркала, криво висевшая в паутине драного тряпья, и потёки воска зловеще облепили старое, потрескавшееся дерево. А самого важного я заметить не успел, ведь дверь спальни с треском вылетела, и в комнату ворвались люди в полицейской форме. Два пса заливались лаем на поводках. Всё наполнились топотом и гвалтом.

Вторженцы замерли на пороге и уставились на меня с ошалелой руганью. Один из них вдруг перегнулся пополам, вывернув на пол содержимое желудка. Лай собак сменился жалобным скулежом, они присели и уткнулись мордами в лапы. Я приподнялся на локтях, пытаясь сообразить, что мешает мне чётче разглядеть картину.

К кровати подскочил мужчина в пятнистой куртке, схватил меня своей ручищей и сдёрнул на пол. Со стуком брякнувшись, я не заметил боли. Попытавшись прочистить горло, я хотел выразить возмущение, но мне завернули руки за спину и защёлкнули на них наручники. Всё тело онемело, и когда мне приказали встать, я не смог подчиниться.

— Имя! — закричал мне в лицо другой мужчина, вроде бы в фуражке с кокардой, но я не мог хорошо разглядеть его из-за белёсой дымки, висевшей перед глазами.

Не мог я и подать голос. Всё, что выходило из моих легких, было надсадным хрипом. Мне было тяжело дышать. Я не чувствовал ни тепла, ни влаги, но подозревал, что снова обмочился.

— Вот документы, — отрезал другой голос. — Так. Александр Сергеевич… Тысяча девятьсот семьдесят шестого года?!

Повисла тишина. Я смог чуть-чуть распрямиться и активно закивал головой.

— Да ты что! — ехидно сказал мужчина. — Ты на себя смотрел? Да тебе же лет сто!

И уже не мне:

— Добавьте в протокол: найдены чужие документы. Возможно, краденные… Хотя, вряд ли… Но кто знает?

— Может, муж… — неуверенно начал второй голос.

— Нет, — ответил первый. — Соседи сказали, тот уж помер.

А у меня всё упало, и я закрыл глаза, вдруг ощутив, как щекочут веки отросшие вниз брови.

Дальше было составление протокола, опрос свидетелей в лице четырех пенсионеров, тихо охавших за дверью, снова вопросы о моей личности, на которые я ответить бы не мог, даже если б захотел.

Пару раз меня ткнули тяжёлым ботинком под ребра, но человек в фуражке тут же осадил: «Не надо! А то ещё развалится!». Грянул гогот. А я ни о чём не думал и ничего не чувствовал, собирая остатки сил для того, чтобы повернуться и взглянуть на кровать.

— … Итак, вы обвиняетесь в убийстве женщины. Гали́ны Павловны Трёшкиной, тридцать девятого года рождения. Пенсионерки. Инвалида второй группы, между прочим!

Потом капитан наклонился к моему уху и добавил — уже неофициальным тоном, полным отвращения:

— Кто бы ты ни был, советую тебе не открывать рот до встречи с адвокатом, а ещё лучше, тихо сдохнуть по дороге. Всё равно долго не протянешь.

Снова раздался смех и лай собак.

Я смотрел на свои жёлтые, старые колени, запачканные чем-то бурым, красноречиво свидетельствовавшие против меня. А на кровати лежала она — моя Галя. Но не безудержно юная, жгучая дева, которую я встретил на крыльце этого дома, а такая, как я видел её в зеркале. Древняя старуха с тёмными провалами глаз, сморщенной кожей и разинутым беззубым ртом, вымазанным кровью. С впалой серой грудью, в которую был глубоко вдавлен острый серебряный осколок.

Моё печальное созерцание прервали, резко вздёрнув на ноги и потащив во двор. Кто-то предположил, что меня надо бы одеть, но идея была тут же отвергнута чьей-то циничной репликой.

Я очень плохо видел, всё задёрнула мутная пелена, и по телу разливалась боль. «Правы они — мне недолго осталось. И больше ничего не изменить»… На меня опустилась горькая апатия.

Но когда меня фактически снесли с крыльца, я услышал знакомый старческий голосок и сделал последнее усилие, чтобы повернуться.

Свидетели собрались у крыльца — как раз там, где была куча листьев. Старик в пальто и три старухи.

— Да-да, я давно его приметил, — говорил дед. — Как ни приду к Гали́не, а он здесь! И спрячется в дом сразу… Я, говорит, новый жилец, а хозяйки нет. Ну, я и подумал, что-то тут не так! А вот сегодня… — его голос задрожал, — дверь была открыта. Ох, не могу… так жалко Галю!

И ему завторили кудахчущие голоса.

Я отчаянно вывернул шею и замычал, впившись в деда расплывающимся взглядом. Бабки, заметив это, заохали и стали креститься. А я забился в руках ОМОНа, зная, что это не поможет.

— Но-но! — буркнул один из них и сжал мне плечо так, что затрещали кости.

Я этого не почувствовал и всё извивался, вслушиваясь в сиплый тенорок.

— Мы свободны, капитан?