Ритуал

Петр успел отскочить, но два ярких фонаря прочно застряли в его голове…

Муравьев все не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, пока вдруг не понял, что нужно принять одно положение и расслабиться. Он перевернулся на спину, глубоко вдохнул и прислушался к шуму ветра за окном. Шелестят молодые листики, унося героя в туманные дали мистических земель. Петр закрыл глаза. Ему тут же представился свет автомобильных фар. Он долго всматривался в него, пока не понял: тело Артема Истомина было одето, а висело оно ни на каком ремне, а на самой настоящей веревке! Перед мысленным взором следователя всплыл момент, когда он заметил дневник. Петр вспомнил, как следил за работой полицейских, упаковывающих вещи Артема в коробки. И тогда в шкафу висели три комплекта одежды и одна пустая вешалка!

Петр поднялся с постели и, не осознавая своих действий, достал дневник из ящика стола и положил его на видное место. Затем он зашел в комнату дочери, чтобы достать из ее потайного кармана куртки сигарету. Он знал, что она курит, от следователя не так уж просто скрыться. И он знал, что не скажет ей этого — следовательская интуиция говорила повременить с выдачей на обозрение сего факта. Петр не перечил ей, хотя сам не знал, почему. Просто привык на нее полагаться, ведь она никогда не изменяла. Теперь он понял, какого момента ждал. Где бы еще в некурящей семье среди ночи раздобыть сигарету. Петр вынул сигарету, захватил плеер и вышел на кухню. Закуривая, он знал, что никто не учует дыма, а дочь не заметит пропажи. В плеере негромко заиграли рок-баллады восьмидесятых.

— Что-то родители не сильно спешат сынулю своего забирать, Петр Леонидович, — улыбался Саня.

— Позволь поинтересоваться, Алексашка, кто тот юный отрок, о котором ты так печешься?

— Неужто забыли уже? Эх вы, старая развалина-с, а еще и Петром зоветесь! Я об Артеме, Истомин который. Вчера должны были родители приехать, никак, задерживаются. А нас не информируют, а морг, между прочим, не резиновый. Число постояльцев неумолимо растет, а вот съезжать не торопятся. Вот лежат там и, господи прости, портятся.

— Квартирный вопрос испортил их… — молвил Петр задумчиво.

Спустя пару секунд молчания из кабинета следователя Петра Леонидовича Муравьева послышался звучный смех.

Петр спускался в подвальные помещения своего родного третьего отдела полиции. Он направлялся к хранилищу с изъятыми вещами. Там он нашел ящики с надписями «Истомин 18/04/16», аккуратно и уверенно распечатал один из них. Он знал, в каком ящике содержится то, что нужно. Петр нашел пакетик с амулетами и извлек те, которые ему показались нательными, не для глаз окружающих. Сердце вдруг ликующе застучало где-то в горле, руки затряслись. Он надел амулеты на себя — на шею и на запястье, прикрытое рукавом рубашки. Следователь сел на пол возле ящиков, глубоко вдохнул, улыбнулся и закурил. Он не стал убирать за собой, он знал, что ничего необычного никто не заметит.

Дома Петр обнаружил дневник на том же месте, на которое он положил. Домочадцы проходили мимо него, в упор не замечая. Наблюдая за тем, как члены его семьи проходят мимо дневника, Петр почувствовал силу. Она всегда была с ним, окружала его. Нужно было ее только разбудить и направить в нужное русло, на себя, в добро. Внезапно Муравьев осознал, что ему нужно делать. Для окончательного пробуждения силы ему нужен скелет, который на шаг приблизит его к силе зверя.

— Сегодня утром, когда вы отсутствовали, приехало-таки семейство Истоминых. Хоронить сына решили здесь, — отчитался как всегда улыбчивый Саня.

— А вещи? — поинтересовался Петр Леонидович.

— Какие вещи? Петь, ты что, гостинцев от них ожидал, что ли, за успешное снятие тела сына?

— Ага, — улыбнулся Муравьев, — Ну, вещи, вещички пацана куда дели?

— А ты на них планы имел? Староват ты для его шмотья, скажу тебе как друг, но не коллега. Его вещи они забрали, повезут домой.

Петр улыбнулся.

— Сань, а бывает так, что ты знаешь, что нужно делать? Это не уверенность от продуманного плана или абсолютного владения ситуацией. Это и не интуиция. Это похоже на откровение. Но откровение не словесное, а образное. Просто приходит тебе в голову на один лишь миг мимолетный образ, и не нужно слов или времени, чтобы его описать и обдумать. Образ целостный — вот он! В один миг вложились описание и раздумье. Сжатое, полное и легкое откровение, кристально чистое, обладающее прозрачной ясностью. Хлоп! И ты уже знаешь, что нужно делать.

— Ничего себе вас, Петр Леонидович, понесло. Вообще, я не задумывался о таком. Но вот всплывает на ум одна история про отшельника, имевшего дело с чем-то таким, слышал ее не помню уже где, знаю только, что в возрасте лет двенадцати, но вот только сейчас я примерно понял, что чувствовал этот отшельник.

Жил вот как-то один мужик. И всю свою жизнь был уверен в ограниченности человеческого разума.