Добавить в моё избранное
37 мин, 51 сек 7091
Ведь все они, все эти женщины отрабатывали свое. Кто-то излечение сына от наркомании, как Людмила Михайловна, кто-то богатство на склоне лет, а кто-то…
«Это же Полина, твоя дочь!» «Нет детей и никогда не было».
Морок сошел с моих глаз. Или памяти. Я, оказывается, забыл лицо Полины. Я, оказывается, никогда не запоминал лица Вики. И это одно и то же лицо. Да, ее ребенка украли. И вернули ей всего на пару месяцев, а она была согласна даже на такое. Плата — Вовкина смерть, смерть от руки своей матери. Вот откуда ее психоз, вот откуда вина — палач. Вику тоже погрузили в морок, но даже из-под него прорывалось воспоминание о шее сына, хрустнувшей у нее в руках.
И еще. Она заплатила еще и мной. Меня ведь короновали. Я — Предвозвестник. Я — Господин. Я — Король крыс. Я — жертвенный кинжал. Я убил жертву. Город.
Почему я? Потому что я — мужчина, разрушитель?
И кто я? Виктор, муж Вики, Вовкин отец, тоже принявший сделку, купивший два месяца жизни со своей семьей ценой всех жизней Города? Или просто случайный прохожий Егор, не вовремя влезший не в свою историю?
…
Шаг за шагом, я приближал к себе город.
Остался за спиной мой район. Строители высотки, что против моего дома, больше не стучат, не кричат гортанными веселыми криками — они тяжелыми мешками попадали со своей высоты. Машины на дорогах сбились в кучки как тюленьи семьи и визжат сигналами. Кусочки мяса, которые ими управляли — недвижимы. Прохожие лежат на тротуарах — просят не наступать на них, перешагивать — кто ничком, кто на спине; с упокоенными лицами, пеной изо рта. Одинокая школа все трещит звонком — тонконогие ее обитатели, вдруг легли и уснули, а учителя все не идут, чтобы прекратить это безобразие.
…
Она сидела там.
На скамейке перед домом, в котором мы с ней жили полгода назад. Газ, влекомый капризным ветром, еще не добрался сюда. Люди вокруг суетились, пожарные машины, хрипы раций, синие сигналы скорой помощи, крики скорби о тех, кто остался там, за моей спиной. Они все не понимали, что жертва уже принесена, и что они отправятся на тот свет, как только ветер перенесет сюда хищный язык ядовитого газа.
Она же спала посреди этой толчеи, после бессонной ночи на скамье, спала, откинувшись на спинку.
Я разбудил и повел ее за собой.
…
Не нужно уже было стучаться в покосившуюся калитку, я вышиб ее ударом ноги. Дряхлая старушка с трясущейся головой сидела там, где мы ее оставили в прошлый раз — в курятнике, рядом со своей Рябушкой.
Но теперь баба Кузя не боялась.
Она смеялась, всхлипывая и закашливаясь.
— Он пришел, Рябушка, пришел, родный, как я тебе и говорила. Сейчас все закончится.
Я снял маску, схватил старуху за космы, притянул к себе.
— ЗАЧЕМ?! ЗАЧЕМ, МРАЗЬ?!
— Крысоньки говорят идет холод. А крысоньки не врут. И если людишки не принесут жертву, всего-то один городок, умрет все. И крысоньки, и людишки, и курочки. Видишь, я правильно, тебя выбрала. Потому что каждый, каждый людишка здесь должен пойти на корм, и я и ты. И ты это сделаешь. Бабушка добрая, она позабот…
Я, до хруста в пальцах, сомкнул руки на шее ведьмы.
А когда ее ветхая жизнь прервалась, удушье от невидимого убийцы накрыло и меня.
«Это же Полина, твоя дочь!» «Нет детей и никогда не было».
Морок сошел с моих глаз. Или памяти. Я, оказывается, забыл лицо Полины. Я, оказывается, никогда не запоминал лица Вики. И это одно и то же лицо. Да, ее ребенка украли. И вернули ей всего на пару месяцев, а она была согласна даже на такое. Плата — Вовкина смерть, смерть от руки своей матери. Вот откуда ее психоз, вот откуда вина — палач. Вику тоже погрузили в морок, но даже из-под него прорывалось воспоминание о шее сына, хрустнувшей у нее в руках.
И еще. Она заплатила еще и мной. Меня ведь короновали. Я — Предвозвестник. Я — Господин. Я — Король крыс. Я — жертвенный кинжал. Я убил жертву. Город.
Почему я? Потому что я — мужчина, разрушитель?
И кто я? Виктор, муж Вики, Вовкин отец, тоже принявший сделку, купивший два месяца жизни со своей семьей ценой всех жизней Города? Или просто случайный прохожий Егор, не вовремя влезший не в свою историю?
…
Шаг за шагом, я приближал к себе город.
Остался за спиной мой район. Строители высотки, что против моего дома, больше не стучат, не кричат гортанными веселыми криками — они тяжелыми мешками попадали со своей высоты. Машины на дорогах сбились в кучки как тюленьи семьи и визжат сигналами. Кусочки мяса, которые ими управляли — недвижимы. Прохожие лежат на тротуарах — просят не наступать на них, перешагивать — кто ничком, кто на спине; с упокоенными лицами, пеной изо рта. Одинокая школа все трещит звонком — тонконогие ее обитатели, вдруг легли и уснули, а учителя все не идут, чтобы прекратить это безобразие.
…
Она сидела там.
На скамейке перед домом, в котором мы с ней жили полгода назад. Газ, влекомый капризным ветром, еще не добрался сюда. Люди вокруг суетились, пожарные машины, хрипы раций, синие сигналы скорой помощи, крики скорби о тех, кто остался там, за моей спиной. Они все не понимали, что жертва уже принесена, и что они отправятся на тот свет, как только ветер перенесет сюда хищный язык ядовитого газа.
Она же спала посреди этой толчеи, после бессонной ночи на скамье, спала, откинувшись на спинку.
Я разбудил и повел ее за собой.
…
Не нужно уже было стучаться в покосившуюся калитку, я вышиб ее ударом ноги. Дряхлая старушка с трясущейся головой сидела там, где мы ее оставили в прошлый раз — в курятнике, рядом со своей Рябушкой.
Но теперь баба Кузя не боялась.
Она смеялась, всхлипывая и закашливаясь.
— Он пришел, Рябушка, пришел, родный, как я тебе и говорила. Сейчас все закончится.
Я снял маску, схватил старуху за космы, притянул к себе.
— ЗАЧЕМ?! ЗАЧЕМ, МРАЗЬ?!
— Крысоньки говорят идет холод. А крысоньки не врут. И если людишки не принесут жертву, всего-то один городок, умрет все. И крысоньки, и людишки, и курочки. Видишь, я правильно, тебя выбрала. Потому что каждый, каждый людишка здесь должен пойти на корм, и я и ты. И ты это сделаешь. Бабушка добрая, она позабот…
Я, до хруста в пальцах, сомкнул руки на шее ведьмы.
А когда ее ветхая жизнь прервалась, удушье от невидимого убийцы накрыло и меня.
Страница
11 из 11
11 из 11
