Падай ниц пред Крысиным Королем!

Он продиктовал несколько номеров. Они мне были уже не нужны, но не говорить же об этом старику.

Не нужны. Или все-таки нужны?

Обдумывая, одевался, ударился мизинцем на ноге об ножку дивана:

— Ы-ы, блин!

«Ы-ы, дядя… Егор»…

От внезапно всплывшего воспоминания передернуло. Я не могу оставить ненормальную. Надо хоть Вовкино тело найти.

… В дверь позвонили. Вот и она, конечно. Но звуки за дверью — в подъезде — поспешили разубедить меня в этом.

Звуки? Пение. В подъезде стояла толпа людей и пела какой-то церковный гимн.

— Кто там?

— Егор, это Мария Ерофеевна. Открой.

Как будто от моего голоса певцы, точнее певицы, перестали сдерживать себя, их голоса набрали истерическую силу. Усиленный колодцем подъезда, хор голосов обернулся столбом звука, от которого дребезжали, звенели окна и железные перила, даже ручка на входной двери.

То были не женщины пожилые и среднего возраста, то была толпа, единый людской организм десятками ног и рук, не чувствующий боли, неостановимо текущий к своей цели.

— Идите на х…, Мария Ерофеевна, — надеюсь она меня услышала.

В два скачка я оказался у балкона. Пожарная лестница. У меня минут пять, не больше, потому как входная дверь дрожала уже не от пения, а от мощных ударов.

… Вперед и не смотреть вниз, крашенный ребристый металл под руками и оглушающая сознание бездна под ногами. Смотреть перед собой, перед собой, на кирпичи стены, хорошие кирпичи, руки — не подведите. Четвертый этаж и лестнице конец. Она дрожала под телами преследователей, спускавшихся за мной.

… Стекло балконной двери на четвертом этаже выбил ногой. Внутрь. Здесь какие-то люди, не смотреть, не объяснять, к входной двери, на себя…

И меня там ждали. Не обратив внимание на мой беспомощный удар, толпа скрутила меня, повалила на пол.

— Господин! Господин! — теперь хор кричал, а не пел.

Хозяин этой квартиры, наконец, пришел в себя, он — парень лет двадцати, выскочил на площадку.

— Вы чего здесь… — его прервал улар тростью, обычной старушечьей тростью из толпы.

Парень свалился на пол, толпа тут же забыла про него, оставив на площадке в луже крови.

Это последнее, что я видел там. Мне закрыли лицо какой-то маской, подняли на руки и потащили.

…

Плеск воды и крики чаек. Я их услышал, когда очередное песнопение прервалось. Меня поставили на ноги и открыли верхнюю часть маски.

Залив, причал. Как раз тот, на который мы с Викой вчера сошли с корабля.

Меня собираются скинуть в воду? Принести в жертву?

Мария Ерофеевна, действительно, была похожа на жрицу: седые космы развивал, запутывал ветер, мрачная торжественная улыбка на лице. Она махнула рукой, ее последователи встали на колени, песнопения стали тише.

— Узрейте же жертву нашего Господина, и обернулась к заливу.

Она не столкнула меня в воду, не достала ритуальный кинжал.

Ей это было не нужно. Огромный пузырь воздуха, сопровождаемый мириадами мелких пузырьков, вырвался из воды. Еще один. И еще. Залив стал похожим на огромную кипящую кастрюлю; вся гладь воды пошла пеной.

Я обернулся на толпу — она замолчала; люди стали наваливаться друг на друга, вперед и назад, падать навзничь, в воду…

— Ты что, Марья, принесла ИХ в жертву?

Та с усмешкой ответила:

— Нет, не их. Город. И не я, а ты.

Твою же мать!

Мешки! Мешки, которые я вчера сталкивал с корабля! В них что-то было, от реакции с водой образовался газ, сейчас, утром, ветер дует на город…

— Ты — е… я психопатка, своих людей даже…

— Заткнись. Каждая из них платит за то, что им даровала бабка, за то что им дороже жизни.

— Какая бабка? Кузьма?

— Да.

— А зачем? Чего ради? Чтобы все кланялись крысиным богам?

— Не знаю. Неважно. Мне не интересно. У бабки спроси. Ты же был у нее со своей шмарой? Вот к ней и иди, — хмыкнула. — Одно могу сказать. Все там будем. Не когда-нибудь, а сегодня. Все. Весь город. Все до одного.

Она дернула веревку на моих руках, освобождая, толкнула в спину.

— Подожди! Где Вовка?

— Какой? А, пацан. Умер. Ты же сам видел, как его мать свернула ему шею.

— Как мать? Это же Полина, твоя дочь!

— У меня нет детей и никогда не было. Уходи.

— Но…

Она шагнула с причала в воду, сразу ушла с головой и больше не всплывала.

…

Шаг за шагом, я приближал к себе город. Не было смысла никуда звонить — ветер уже нес невидимое ядовитое облако, нес впереди. Маска — наверное, изукрашенный респиратор — не давала яду просочиться в меня. Почему сама Марья не умерла сразу? Истовый фанатизм или заранее выпитые таблеточки? Вряд ли первое.