Змеиный царь (из цикла «Пропойские исторнии»)

Старжевский не спал. Он задумчиво смотрел на горевшие свечи. Неспокойно было на душе у поляка. Ещё неизвестно, как отнесётся к его поступку Одинцов. Генерал был человеком упрямым и весьма своенравным. Да и к Сымону относится хорошо — недаром Алёнка такое упрямство проявляет. Только нет теперь у Алёнки другого выхода, как только исполнить его панскую волю.

Его внимание отвлёк какой-то шум, раздававшийся со двора. Старжевский послал узнать, что там стряслось. Через некоторое время появился бледный эконом:

— Там Сымон. Просит допустить к вам.

— Сымон? Я же сказал гнать его в шею, если заявится, да ещё и батогов отпустить как можно щедрее! — вспыхнул Старжевский. — Где Хвёдор?

— Там — во дворе, вместе со всеми. Они уговаривают Сымона идти прочь.

— Уговаривают? Что этого хлопа уговаривать?!

— Так он с ружьём — еще, не ровён час, пальнёт.

— С ружьём? Он что — бунтовать решил?! А ну — я сам выйду к нему! — закричал Старжевский и, не обращая внимания на напрасные предостережения вконец испуганного эконома, поспешил на улицу.

В центре двора с ружьём наперевес стоял Сымон. Вокруг толпились дворовые во главе с Хвёдором, но так и не решались подойти к ловчему поближе.

— Как ты смел сюда явиться без приглашения, хлоп?! Или батогов захотел? А может, тебя в солдаты отдать? — закричал с крыльца Старжевский.

— Как же так — ведь вы сами нам свадьбу обещали?! Что мы такого сделали, чем прогневили? Отпустите Алёнку — я что хотите сделаю! — стал просить Сымон.

— И так сделаешь — на то ты хлоп, а я — твой пан, — возразил Старжевский. — Не будет свадьбы — Алёнка сама её не хочет. Что ей с тобой, с хлопом — будет в моём театре играть. Она сама захотела.

— Как сама? Не могла она сама! Пусть сама скажет, — растерялся Сымон, не ожидавший такого хода событий.

— Спит она уже. Не хочет тебя видеть — проваливай отсюда. А за твою дерзость получишь по заслугам!

— Я генералу обо всём скажу, — хмуро предупредил Сымон. — Не могла Алёнка такого сама хотеть. Она ждала нашу свадьбу. Любит она меня.

— А ну вяжите его, наглеца! Хвёдор, командуй! — крикнул выведенный из себя Старжевский.

Дворня подступила было к Сымону, но ловчий тут же выстрелил вверх:

— А ну — назад! Следующий раз достанется первому, кто сунется!

Нападавшие отскочили в стороны, Сымон сделал несколько шагов по направлению к выходу из усадьбы, но неожиданно споткнулся о лежавшее в траве деревянное колесо и упал.

— Хватай его! — заревел Хвёдор, и дворня со всех сторон бросилась на ловчего.

Как не сопротивлялся Сымон, но его всё же скрутили, связали руки поясом за спиной и подвели к Старжевскому.

— Что, хлоп — забыл, как со своим паном разговаривать нужно. А ну, глаза к земле! — прикрикнул Старжевский и, выругавшись по-польски, несколько раз ударил Сымона кулаками в лицо. Ловчий сразу же почувствовал, как у него хлынула из носа кровь.

— На конюшню ему, батогов и в погреб, а завтра разберёмся, что к чему! — приказал пан.

Сымон очнулся в тёмном и холодном погребе. Ныла исполосованная батогами спина. Хотелось пить. Его ещё пожалели — могли отделать гораздо сильнее. Превозмогая боль, Сымон вначале сел, а затем поднялся на ноги. «Эх, дурень я, дурень! Сейчас у Одинцова надо было быть, в ноги генералу кинуться — может, и помог бы. А теперь сижу тут», — с досадой думал Сымон, шаря руками по каменным стенам в надежде найти возможность выбраться наружу.

Старжевскому не спалось. Не желая ждать до утра, он поднялся в башню к запертой там Алёнке. Отперев дверь, он застал девушку стоящей возле окна. Чтобы стало светлее, пан зажёг несколько дополнительных факелов. Только тут Старжевский рассмотрел, что Алёнка вся в слезах.

— Перестань рыдать, ты своего счастья не понимаешь! А откажешься в театре играть, я твоего Сымона со света сживу, в солдаты отправлю, а то — вообще батогами забью насмерть.

— Нельзя сейчас людей насмерть забивать — не то время! — неожиданное твёрдо возразила Алёнка.

— Найду, как с ним и с тобой расквитаться! Ишь, какая грамотная! Не дури, — Старжевский приблизился к Алёнке почти вплотную. — Будешь в театре моём играть. И тебе милость будет, и Сымона продам Одинцову — у него всё хорошо будет. Посмотри, какая ты красавица стала — только в театре и играть! — Старжевский поднял с кровати зеркальце, подаренное Сымоном и показал девушке её отражение. — Всего то и нужно, что своему пану внимание оказать, — Старжевский обнял Алёнку и поцеловал её в губы.

Девушка с негодованием оттолкнула пана и с силой швырнула зеркальце на пол:

— Лучше бы я оставалась Цаплей — зачем мне эта красота, если меня разлучают с любимым?!

Зеркальце упало на каменный пол и разлетелось на тысячи мелких осколков, превратившись в серебристую пыль, которая тут же поднялась вверх и закружилась по комнате.