Добавить в моё избранное
32 мин, 51 сек 1388
»
Мы понеслись по искрящейся снежной равнине, ловя лезвиями сабель яркие солнечные блики. Впереди, на тракте, у фургонов, стали спешно перестраиваться в подобие каре. Длинная вереница закутанных в тряпье людей, которая до того хвостом тащилась за обозом, дрогнула и рассыпалась. Раздались истошные вопли «Коссак! Коссак!» и часть черных фигурок побежала прочь от фургонов, к ближнему лесу. А нам наперерез поскакали конные, блистающие золотым шитьем, в медвежьих шапках. Мы сшиблись с галопа, пошла отчаянная рубка, а потом я оказался у фургонов, и наши верхами носились вокруг. После я очутился пешим, и бежал, с саблей наголо, спотыкаясь о ножны и ташку, проваливаясь в снег, бежал по свежему следу, и по лицу больно хлестали обледеневшие ветки. Тот, кого я преследовал, вдруг оказался сбоку и справа, и я сначала увидел его глаза в узком просвете закрывающего лицо шарфа. Глаза с черными зрачками, до краев обволакивающими воспаленные красные белки. Так, что казалось, смотрит на тебя не человек, а некое существо, может птица, или зверь, химерический урод с замотанной тканью мордой. Кто угодно, но не человек.
Тотчас на меня уставился еще один черный зрачок, пистолетного дула.
Я понял, что кончено.
Это было странно, не то чтобы страшно, а очень необычно, потому что впервые я смотрел на смерть, а смерть смотрела на меня.
Стало очень тихо, лишь где-то вдали была суета и выстрелы и крики, но все это доносилось словно сквозь вязкий туман.
Потом, соткавшись из морозного воздуха, возник вдруг урядник Хомутов. Молодецки хекнув, отбил руку француза. Пистоль, полыхнув огнем, оглушительно прогрохотала, разрывая плотные сети тишины. Другой кулак урядника с разгону встретился со скулой противника. Отчетливо хрустнуло, француз, охнув, повалился в снег. Хомутов тотчас навалился, стал сноровисто, скупыми движениями, крутить ему за спиной руки веревкою…
Вот теперь я снова поймал взгляд этих черных, не похожих на человеческие, глаз.
Пленника провели мимо, усадили во вторые сани. Следом под полог залез офицер по поручениям, присланный в партию неделю назад, инициатор вчерашней вылазки — долгополая шинель на меху, лицо скрыто воротником, вороного крыла двууголка с пышным черно-рыжим султаном. Отъезд его все в партии воспримут с облегченным выдохом.
То, что меня отсылают из отряда, да еще сразу после «боевого крещения», я воображал карой за неведомые грехи, проклятьем. Ротмистр пояснил: «вы, корнет, его поймали, вам и сопровождать». Поручик Бежецкий в ответ на мое негодование, дернув щекой, пообещал, что предприятие будет по-настоящему опасным, и я наверняка смогу проявить себя. Черкасов высказался совсем кратко: «крючкотворы штабные, чтоб их!»
Всего ротмистр дал четверо саней, по трое человек на каждые. Ехать предстояло через занимаемую неприятелем территорию, навстречу армейскому авангарду — в расположение графа Милорадовича.
Расселись по местам. В головных санях, на козлах которых усадили Волосича, приподняв полог, поднялся Бежецкий. Жадно хватив морозного воздуха, по-привычке надсадно прокричал, будто не поездом саней командовал сейчас, а ротой во фронте:
— Слушай мою команду… Интервал на три корпуса, передних держать на виду! Пистоли наготове! На рыся-я-ях… марш-марш!
Волосич по-ямщицки хлопнул поводьями, издал залихватский свист, эхом заплясавший под заледенелыми лесными сводами. Наш караван тронулся.
На втором часу пути предсказание старика стало сбываться.
Пасмурное темное небо и бледный овал луны вовсе скрылись за круговертью мелкой снежной крупы, щедро осыпавшей лошадиные гривы, косматую папаху и чекмень Епанчина, что сидел на наших санях вместо кучера. Затем ей на смену пришли тяжелые белесые хлопья, падавшие как-то косо и целеустремленно, вконец заметая то подобие дороги, по которому мы двигались посреди белой пустыни.
Колокольчики позвякивали в белой круговерти слитной терцией, полозья скрипели, сидевший рядом Беккер рассказывал что-то про исследования Бонапартовых ученых во время египетской кампании. Его сбивчивый увлеченный монолог сводился к тому, что пленный, захваченный мной при помощи Хомутова, а теперь конвоируемый четверкой саней, и так потребный в штабе — важная птица, энциклопедист-пророк, подобие нового ньютона или ломоносова при дворе корсиканского деспота. Что сведения, которыми он обладает, как и сам факт его пребывания в рядах бегущей к границе неприятельской армии, необычайно важны.
Я, занятый мрачными мыслями, сострил в том духе, что этому новому Ломоносову помог добраться до академических залов обоз, груженный не рыбой, но гильотинированными головами, на что Беккер, кажется, страшно обиделся, и дальше мы уже молчали, слушая лишь завывания вьюги и перезвон колокольцев.
Я запомнил лишь, что звали человека с черными глазами, которому убить меня помешало лишь появление урядника, Луи-Эмиль Бланшар.
Мы понеслись по искрящейся снежной равнине, ловя лезвиями сабель яркие солнечные блики. Впереди, на тракте, у фургонов, стали спешно перестраиваться в подобие каре. Длинная вереница закутанных в тряпье людей, которая до того хвостом тащилась за обозом, дрогнула и рассыпалась. Раздались истошные вопли «Коссак! Коссак!» и часть черных фигурок побежала прочь от фургонов, к ближнему лесу. А нам наперерез поскакали конные, блистающие золотым шитьем, в медвежьих шапках. Мы сшиблись с галопа, пошла отчаянная рубка, а потом я оказался у фургонов, и наши верхами носились вокруг. После я очутился пешим, и бежал, с саблей наголо, спотыкаясь о ножны и ташку, проваливаясь в снег, бежал по свежему следу, и по лицу больно хлестали обледеневшие ветки. Тот, кого я преследовал, вдруг оказался сбоку и справа, и я сначала увидел его глаза в узком просвете закрывающего лицо шарфа. Глаза с черными зрачками, до краев обволакивающими воспаленные красные белки. Так, что казалось, смотрит на тебя не человек, а некое существо, может птица, или зверь, химерический урод с замотанной тканью мордой. Кто угодно, но не человек.
Тотчас на меня уставился еще один черный зрачок, пистолетного дула.
Я понял, что кончено.
Это было странно, не то чтобы страшно, а очень необычно, потому что впервые я смотрел на смерть, а смерть смотрела на меня.
Стало очень тихо, лишь где-то вдали была суета и выстрелы и крики, но все это доносилось словно сквозь вязкий туман.
Потом, соткавшись из морозного воздуха, возник вдруг урядник Хомутов. Молодецки хекнув, отбил руку француза. Пистоль, полыхнув огнем, оглушительно прогрохотала, разрывая плотные сети тишины. Другой кулак урядника с разгону встретился со скулой противника. Отчетливо хрустнуло, француз, охнув, повалился в снег. Хомутов тотчас навалился, стал сноровисто, скупыми движениями, крутить ему за спиной руки веревкою…
Вот теперь я снова поймал взгляд этих черных, не похожих на человеческие, глаз.
Пленника провели мимо, усадили во вторые сани. Следом под полог залез офицер по поручениям, присланный в партию неделю назад, инициатор вчерашней вылазки — долгополая шинель на меху, лицо скрыто воротником, вороного крыла двууголка с пышным черно-рыжим султаном. Отъезд его все в партии воспримут с облегченным выдохом.
То, что меня отсылают из отряда, да еще сразу после «боевого крещения», я воображал карой за неведомые грехи, проклятьем. Ротмистр пояснил: «вы, корнет, его поймали, вам и сопровождать». Поручик Бежецкий в ответ на мое негодование, дернув щекой, пообещал, что предприятие будет по-настоящему опасным, и я наверняка смогу проявить себя. Черкасов высказался совсем кратко: «крючкотворы штабные, чтоб их!»
Всего ротмистр дал четверо саней, по трое человек на каждые. Ехать предстояло через занимаемую неприятелем территорию, навстречу армейскому авангарду — в расположение графа Милорадовича.
Расселись по местам. В головных санях, на козлах которых усадили Волосича, приподняв полог, поднялся Бежецкий. Жадно хватив морозного воздуха, по-привычке надсадно прокричал, будто не поездом саней командовал сейчас, а ротой во фронте:
— Слушай мою команду… Интервал на три корпуса, передних держать на виду! Пистоли наготове! На рыся-я-ях… марш-марш!
Волосич по-ямщицки хлопнул поводьями, издал залихватский свист, эхом заплясавший под заледенелыми лесными сводами. Наш караван тронулся.
На втором часу пути предсказание старика стало сбываться.
Пасмурное темное небо и бледный овал луны вовсе скрылись за круговертью мелкой снежной крупы, щедро осыпавшей лошадиные гривы, косматую папаху и чекмень Епанчина, что сидел на наших санях вместо кучера. Затем ей на смену пришли тяжелые белесые хлопья, падавшие как-то косо и целеустремленно, вконец заметая то подобие дороги, по которому мы двигались посреди белой пустыни.
Колокольчики позвякивали в белой круговерти слитной терцией, полозья скрипели, сидевший рядом Беккер рассказывал что-то про исследования Бонапартовых ученых во время египетской кампании. Его сбивчивый увлеченный монолог сводился к тому, что пленный, захваченный мной при помощи Хомутова, а теперь конвоируемый четверкой саней, и так потребный в штабе — важная птица, энциклопедист-пророк, подобие нового ньютона или ломоносова при дворе корсиканского деспота. Что сведения, которыми он обладает, как и сам факт его пребывания в рядах бегущей к границе неприятельской армии, необычайно важны.
Я, занятый мрачными мыслями, сострил в том духе, что этому новому Ломоносову помог добраться до академических залов обоз, груженный не рыбой, но гильотинированными головами, на что Беккер, кажется, страшно обиделся, и дальше мы уже молчали, слушая лишь завывания вьюги и перезвон колокольцев.
Я запомнил лишь, что звали человека с черными глазами, которому убить меня помешало лишь появление урядника, Луи-Эмиль Бланшар.
Страница
3 из 11
3 из 11
