По-вашему, Это Мимикрия

Сухощавая и нездоровая на вид сорокалетняя «стейси» вот уже полчаса подряд рассказывала слезоточивую историю об умершей от рака поджелудочной железы дочери и о своем последующем «неверии и отступлении от Господа». Слушать это занудство было довольно скучно. Кому-то, может, и было искренне жаль «угасший в страдании юный цветок», но уж точно не светловолосой. Для нее все вокруг были лишь кусками живого мяса — кое-где с жирком, с хрустящими сухожилиями, с застревающими между клыков теплыми пульсарами вен и артерий… Да, дичь может ходить, разговаривать, кричать и плакать, даже думать и переживать, но при любом раскладе она остается лишь дичью. Так уж повелось еще с начала времен.

Светловолосая поддела и сковырнула когтем длинную стружку с деревянного настила крыльца.

Смыслом всей ее жизни были охота и питание — это она поняла еще в раннем детстве. Она не радовалась этой жизни, но по какой-то странной программе была вынуждена существовать, причем именно так, а не как иначе. Она уничтожала одни куски мяса, но тут же рождались новые, другие — и так до бесконечности. Иногда ее мутило от осознания того, что это никогда не закончится… Она, наверное, даже рада была бы умереть, лишь бы никогда больше не чувствовать голода и не видеть ни единого человеческого существа. Но люди не исчезали, она не умирала, а соответственно и чувство голода не проходило. Мало того, с каждым новым витком времени оно обострялось все сильнее, становясь поистине нестерпимым.

— … Вечером мы идем на костер, — неприятно скрипучий тембр голоса вожатого привлек ее внимание. — Будем знакомиться. Надеюсь, что эти двадцать восемь дней мы проживем хорошо, дружно, без проблем и ссор, вдоволь пообщаемся с нашими американскими друзьями, будем познавать библейские истины, — он заулыбался крепкими желтыми зубами, — и, конечно, отдыхать и…

— И молиться, молиться и еще раз… мочиться, — добавил спокойный голос кого-то из сидящих ниже.

По русским рядам пронесся легкий смешок.

— Говорила же матери, утром молитва, на ночь молитва, в полдень и вечером «чапелы» по часу, вставай в семь, ложись в девять, — шепотом возмутилась одна из женских особей по-соседству. — Тьфу! Монастырь.

— Тюряга, — поддержал ее кто-то.

— Точно, — кивнула молчавшая до этого «юля». — Тюряга строгого режима. Но ведь они для того и придуманы, чтобы у заключенных постоянно возникали мысли о побеге, верно? — добавила она тише и скосилась в сторону светловолосой.

От костра нестерпимо несло горелой древесиной и жаром. Над огнем плавился и растекался сжиженный воздух. Светловолосая сидела, поджав ноги, метрах в четырех от костра и, жмурясь, смотрела на переливающиеся красными искрами угли. Все ее чувства сосредоточились на медленно раскручивающемся внутри черве, что уже начинал ощутимо посасывать из нее соки.

— Ты чего как далеко отсела? — возле нее на корточки опустилась до черноты загорелая особь в короткой майке. — Комариков кормишь?

— У огня жарко, — одними губами улыбнулась светловолосая.

— Ну, дело твое. А то приходи, они там сейчас хлеб и картошку жарить будут…

— Хорошо.

Майка с кряхтением поднялась и ушла поближе к огню. Светловолосая сплюнула.

От нарастающего голода уже сводило челюсти и крутило кишки. Лагерный ужин был всего час назад, но оказался настолько скромным, что она его фактически не ощутила. Подняться к вчерашней добыче не было никакой возможности — отряд сперва погнали на проповедь в клуб, потом в какой-то идиотский кружок рукоделия, где выдали каждому по леске и горстке бисера для плетения фенечек, а теперь все они находились под пристальным вниманием преподавательского состава.

— Привет, — рядом присел щуплый объект, имя которого она не знала, да и узнать не стремилась. — Ты чего тут одна сидишь?

— А есть смысл сидеть там и с кем-то? — немного поразмыслив, нехотя отозвалась она.

— Ну-у, не знаю… Одному-то скучно…

— А мне не скучно, — перебила светловолосая. — Я жрать хочу, а не составлять кому-то компанию.

— Ну вот, — огорчился щуплый. — Я-то хотел девушку развеселить, а ее, оказывается, надо просто накормить…

Пару секунд он сидел молча, а потом вдруг встал и ушел, оставив после себя лишь слабый запах сигарет.

«Ни мяса, ни жира, ни мозгов», — мысленно прокомментировала его уход светловолосая.

— Анюта, — позвали ее от костра. — Иди к нам, щас уже хлеб пожарится.

Колышущиеся завитки огня, выбрасывая из себя хлопья пепла и искры, жаром обволакивали тающие во мраке лица, руки, ветви, фрагменты стволов, неба, ног и спин, растягивали до немыслимых размеров тени и жадно лизали протянутые над костром куски хлеба, нанизанные на тонкие обугленные веточки.

— Вот… Еле отвоевал, — рядом со светловолосой присел внезапно выпавший из темноты щуплый объект и протянул открытый пакет чипсов и несколько печенинок.