Добавить в моё избранное
33 мин, 18 сек 7400
Их могучие стволы, искореженные и перекрученные между собой, образовывали высокие купола. Таких деревьев Матвей отродясь не видел, и чутье подсказывало ему, что эти гиганты остались в тайной части леса с неведомых времен. Так сразу и не скажешь, живые они или давно обратились в камень.
Купола на берегу реки использовали в качестве домов сотни местных жителей, и крестьянина пробрал озноб, стоило представить, сколько же тут обитателей, похожих на Авьтмусса. В центре города располагалась небольшая неприметная площадь, от которой к воде шла широкая дорожка, выложенная замшелыми каменными плитами. Над рекой, до самой ее середины, протянулись мостки из чего-то гладкого и белоснежного. На противоположном берегу высился густой темный лес. Он сплошной тенью накрывал поверхность реки, действительно делая ее черной, без единого блика.
Жители — множество людей в разнообразных, но одинаково черных одеяниях — сходились к площади, стоило Авьтмуссу въехать в город. Его встретил похожий на серого быка лесной дух, верхом на котором с веселыми криками восседали двое ребятишек: маленький белобрысый мальчишка и девочка лет пяти-шести. Они живо и до мелочей напомнили Матвею его родных брата и сестру, только у этих ребятишек, как и у прочих обитателей города, глаза были темно-синими. Хуторянин и гадать не стал: они это или нет. Собственная судьба заботила его пуще других загадок.
В начале улицы, ведущей к площади, Матвей заметил еще одного лесного духа, представшего в невероятном образе. Тело его было, без сомнений, человеческим, правда будто собранным из частей разных людей, и венчалось это уродство черепом крупного лося. Издав трубный рев, он призвал задержавшихся горожан поторопиться, упал на четвереньки и проворно умчал к мосткам у реки.
Всем телом Матвей дрожал от страха и наблюдал, как улицы заполоняла нежить в самых разных обличьях. От стены одного из домов отделилась часть, тоже оказавшаяся лесным духом. Существо легко было принять за кривое дерево с ободранной корой, если бы не огромная пасть, утыканная острыми изломанными клыками. Бежали вперед облезлые лисы с изможденными человеческими лицами и волки с шестью лапами. Плелись по улицам, оставляя за собой пыльные следы, ни на что не похожие существа, состоявшие из пахучих трав, веток, гниющей листвы.
Здесь не найти спасения, думал Матвей. Здесь нельзя договориться, поскольку никто не станет слушать его оправданий. Было очевидно, что обитатели Черной речки ждали от него отнюдь не слов, а крови и мучений. И тогда Матвей принялся каяться, да так, как никогда не каялся перед образами. Припав к сыну, везущему его на место священнодействия, прижавшись к его одежде, Матвей умолял сжалиться и пощадить. Он и чувствовал, и видел, как шевелятся черные насекомые, складывавшие костюм Авьтмусса, однако ничего другого ему не оставалось. Не к кому обратиться с мольбами, кроме как к сыну, некогда обреченному на гибель, отданному на съедение лесу.
По мере приближения к реке росла уверенность, что не столь и ужасна участь быть заживо съеденным мухами и слепнями. Беда, ожидавшая Матвея на мостках у реки, чудилась ему более жуткой.
Авьтмусс был нем, даже когда тащил отца к столбу на краю мостков. И крепко привязывая Матвея, он не проронил ни слова.
Снова затрубил лесной дух с черепом лося на крепких плечах, и наконец Авьтмусс заговорил, будто не к отцу обращался:
— Мы приносим дары тем, кто сотворил лесных духов, а ныне хранит нас всех. Раз в год полагается жертва. Но мы не звери и не рыщем по лесам в поисках заблудших. Мы жертвуем теми, кто лишь этого и заслуживает.
Оставшись у столба в полном одиночестве, Матвей Лопарев не кричал, так как еще не до конца осознал приближение гибели и ее ужас, а потом всякие звуки стихли, постепенно стерлись, и мир умолк.
Крестьянин всматривался в непролазные дебри на противоположном берегу реки. Они вселяли трепет одним видом, но кровь в жилах стыла еще сильнее от мысли, что из густого и мрачного леса вот-вот явится нечто непостижимое, чтобы пожрать его тело и душу.
Лес казался слишком мрачным, неестественно темным. Однако прежде чем закрутились в голове Матвея догадки, он заметил, как померк солнечный свет — не исчез, а изменил свое течение, обратившись в сторону леса, словно кто-то жадно всасывал его, подобно воде из стакана. Свет лился ручьями, границы которого стали весьма четкими, струился к лесу и бесследно пропадал, терялся в непроглядном мраке.
Мостки под ногами Матвея, сложенные из ребер какой-то гигантской твари, минуту назад были абсолютно белыми, а сейчас медленно серели, превращаясь в подобие старых растрескавшихся бревен, готовых сию секунду развалиться. И вовсе невообразимым чудилось, что голубой цвет срывался с небес, обращался в серые струпья и летел к лесу, тая в беспросветной мгле.
Все быстрее и быстрее менялся окружающий мир.
Купола на берегу реки использовали в качестве домов сотни местных жителей, и крестьянина пробрал озноб, стоило представить, сколько же тут обитателей, похожих на Авьтмусса. В центре города располагалась небольшая неприметная площадь, от которой к воде шла широкая дорожка, выложенная замшелыми каменными плитами. Над рекой, до самой ее середины, протянулись мостки из чего-то гладкого и белоснежного. На противоположном берегу высился густой темный лес. Он сплошной тенью накрывал поверхность реки, действительно делая ее черной, без единого блика.
Жители — множество людей в разнообразных, но одинаково черных одеяниях — сходились к площади, стоило Авьтмуссу въехать в город. Его встретил похожий на серого быка лесной дух, верхом на котором с веселыми криками восседали двое ребятишек: маленький белобрысый мальчишка и девочка лет пяти-шести. Они живо и до мелочей напомнили Матвею его родных брата и сестру, только у этих ребятишек, как и у прочих обитателей города, глаза были темно-синими. Хуторянин и гадать не стал: они это или нет. Собственная судьба заботила его пуще других загадок.
В начале улицы, ведущей к площади, Матвей заметил еще одного лесного духа, представшего в невероятном образе. Тело его было, без сомнений, человеческим, правда будто собранным из частей разных людей, и венчалось это уродство черепом крупного лося. Издав трубный рев, он призвал задержавшихся горожан поторопиться, упал на четвереньки и проворно умчал к мосткам у реки.
Всем телом Матвей дрожал от страха и наблюдал, как улицы заполоняла нежить в самых разных обличьях. От стены одного из домов отделилась часть, тоже оказавшаяся лесным духом. Существо легко было принять за кривое дерево с ободранной корой, если бы не огромная пасть, утыканная острыми изломанными клыками. Бежали вперед облезлые лисы с изможденными человеческими лицами и волки с шестью лапами. Плелись по улицам, оставляя за собой пыльные следы, ни на что не похожие существа, состоявшие из пахучих трав, веток, гниющей листвы.
Здесь не найти спасения, думал Матвей. Здесь нельзя договориться, поскольку никто не станет слушать его оправданий. Было очевидно, что обитатели Черной речки ждали от него отнюдь не слов, а крови и мучений. И тогда Матвей принялся каяться, да так, как никогда не каялся перед образами. Припав к сыну, везущему его на место священнодействия, прижавшись к его одежде, Матвей умолял сжалиться и пощадить. Он и чувствовал, и видел, как шевелятся черные насекомые, складывавшие костюм Авьтмусса, однако ничего другого ему не оставалось. Не к кому обратиться с мольбами, кроме как к сыну, некогда обреченному на гибель, отданному на съедение лесу.
По мере приближения к реке росла уверенность, что не столь и ужасна участь быть заживо съеденным мухами и слепнями. Беда, ожидавшая Матвея на мостках у реки, чудилась ему более жуткой.
Авьтмусс был нем, даже когда тащил отца к столбу на краю мостков. И крепко привязывая Матвея, он не проронил ни слова.
Снова затрубил лесной дух с черепом лося на крепких плечах, и наконец Авьтмусс заговорил, будто не к отцу обращался:
— Мы приносим дары тем, кто сотворил лесных духов, а ныне хранит нас всех. Раз в год полагается жертва. Но мы не звери и не рыщем по лесам в поисках заблудших. Мы жертвуем теми, кто лишь этого и заслуживает.
Оставшись у столба в полном одиночестве, Матвей Лопарев не кричал, так как еще не до конца осознал приближение гибели и ее ужас, а потом всякие звуки стихли, постепенно стерлись, и мир умолк.
Крестьянин всматривался в непролазные дебри на противоположном берегу реки. Они вселяли трепет одним видом, но кровь в жилах стыла еще сильнее от мысли, что из густого и мрачного леса вот-вот явится нечто непостижимое, чтобы пожрать его тело и душу.
Лес казался слишком мрачным, неестественно темным. Однако прежде чем закрутились в голове Матвея догадки, он заметил, как померк солнечный свет — не исчез, а изменил свое течение, обратившись в сторону леса, словно кто-то жадно всасывал его, подобно воде из стакана. Свет лился ручьями, границы которого стали весьма четкими, струился к лесу и бесследно пропадал, терялся в непроглядном мраке.
Мостки под ногами Матвея, сложенные из ребер какой-то гигантской твари, минуту назад были абсолютно белыми, а сейчас медленно серели, превращаясь в подобие старых растрескавшихся бревен, готовых сию секунду развалиться. И вовсе невообразимым чудилось, что голубой цвет срывался с небес, обращался в серые струпья и летел к лесу, тая в беспросветной мгле.
Все быстрее и быстрее менялся окружающий мир.
Страница
9 из 10
9 из 10
