Добавить в моё избранное
31 мин, 50 сек 9103
Тяжело дыша, прикоснулась к молнии на куртке, расстегнула ее и осмотрела живот.
— Боже мой… — она прижала ладонь к губам.
На сером свитере темнело багровое пятно, а чуть ниже левой груди прощупывался глубокий порез.
Она сползла по стене, и по ее щекам потекли слезы.
Прошло несколько минут, Оксана поднялась, застегнула куртку. Вытерла слезы.
— Где ты? — Ее глаза бегали по застывшим в причудливых позах силуэтам манекенов. — Где ты, урод? — Тишина, рассеянный свет лампочек под потолком, толстый слой пыли не безликих лицах. Оксана впилась ногтями в ткань брюк и закричала во все горло — Где ты, урод, твою мать!? ГДЕ ТЫ!? Иди сюда! Я здесь! ГДЕ ТЫ, УРОД! МРАЗЬ! ТВАРЬ! ГДЕ ТЫ, МРАЗЬ?! — Строительные, армейские, шахтерские каски. — Я пришла! Иди сюда, сукин сын! — Бейсболки, котелки, ушанки, дамские шляпки. — ПАДАЛЬ! ПОЧЕМУ? ПО-ЧЕ-МУ!? — Летные шлемы, шапочки для купания, пионерские пилотки, бескозырки. — Я не хочу… За что? — Армейские фуражки, арабские чалмы, дворовые вязанки. — Я не хочу…
В центре помещения на постаменте стояла большая черная коробка, перевязанная красной лентой, с бантом. И карточка: «Создание Эйгена Блейлера».
В коробке лежала большая уродливая игрушка — сшитые вместе плюшевый медведь и тряпичная кукла.
— Так это ты? — девушка смотрела в пуговичные глаза. — Всего-навсего кучка ваты? А столько шума… Ну, и что ты мне ответишь? Ты хоть говорить можешь? — Она провела пальцами по морде медведя и ногтем сорвала пуговицу. — Говори. Отвечай мне, урод. — Она закричала, — ОТВЕЧАЙ!
Двери комнаты шляп открылись, и скрип петель разлетелся по пустынному зданию. Оксана вышла неуверенной походкой, закрыла дверь и облокотилась о стену, глядя в пустоту.
— Оно вам помогло?
Оксана подняла мутный взгляд на Дениса Денисовича, сидящего на ступенях лестницы и читающего газету.
Покачала головой:
— Не знаю.
— Что оно сказало?
— Ничего. Он не умеет говорить.
Физик поднялся, убрав газету:
— Но что оно вам показало? Что вы видели?
— Я не знаю… Ваша теория… Она не совсем верна.
В осеннем небе тускло светило прохладное солнце. Было холодно и сыро. Оксана смотрела, как он подходит к табачному ларьку. Он заметил ее, печально улыбнулся, протянул в окошко деньги и забрал пачку. «Плачущий ангел». Крепкие. Он только их курит.
— Я знал, что рано или поздно ты придешь. — Леонид распечатал пачку, достал сигарету и подкурил. Его рваный шрам на шее кровоточил.
— Если бы ты сразу мне сказал, — Оксана смотрела на него, — я бы там не оказалась. Ты не должен был брать меня с собой.
— Прости. — Леонид присел на скамейку. — Я думал, что обойдется. Я слишком долго был один. Я дурак. Прости. — Он потупил взгляд.
Она еле заметно улыбнулась:
— У тебя был красивый голос.
— Спасибо.
— Вы с рождения были такие? — она смотрела на играющих детей. — Я имею в виду, застрявшими между живыми и мертвыми.
— С рождения… скорее всего. Мы с Кассандрой были друг у друга на ладонях. Знаешь, — он посмотрел на Оксану, — как это, когда ты никогда не бываешь одна? Когда рядом с тобой всегда человек, который для тебя всё. И ты знаешь, что так будет всегда. И нам никогда не было страшно, — он затянулся. — А в одиннадцать лет нас разделили. И я… — он провел пальцами по кровоточащему шраму, — я перестал разговаривать. — Он усмехнулся, — Мы продолжали спать, принимать душ… всё вместе. Боялись на шаг друг от друга отойти. А потом мы начали взрослеть. И тогда стало по-настоящему страшно.
— Она умерла?
— Ты же прочитала письмо. — Леонид выбросил окурок. — Разве нет?
— И что ты теперь? — спросила она. — Ты так и будешь бежать?
— Когда я один, мне страшно, — он вдавил окурок в асфальт каблуком, — а без нее я всегда один.
Они молчали некоторое время.
— Мой отец умер от инфаркта, — сказала Оксана. — И я даже не знаю, жаль мне его или нет. Продолжаю я его ненавидеть или нет.
Леонид взглянул на нее, достал новую сигарету и подкурил:
— Когда мы с Кассандрой были детьми, мы придумали лоскутный мир. В этом мире все сшито из маленьких кусочков тонкой иголкой. И все люди тоже сшиты друг с другом особыми… волшебными нитками. И чем люди роднее, тем крепче эти нитки. И… когда один человек причиняет боль другому, эти нитки слабеют, и слабеют… пока не порвутся. И если тебе причинили боль, а ты ответил тем же, то вы рвете все… И расползаются все кусочки, из которых сделан мир. И не остается ничего. — Он выпустил густой клуб дыма. — И чем взрослее я становился, тем больше верил в эту нашу детскую выдумку.
— И больше ничего не остается? — спросила Оксана. — Совсем ничего?
— Остается. Дырки, из которых лезут мертвые. Такие, как твой убийца. Такие, как ты.
— Боже мой… — она прижала ладонь к губам.
На сером свитере темнело багровое пятно, а чуть ниже левой груди прощупывался глубокий порез.
Она сползла по стене, и по ее щекам потекли слезы.
Прошло несколько минут, Оксана поднялась, застегнула куртку. Вытерла слезы.
— Где ты? — Ее глаза бегали по застывшим в причудливых позах силуэтам манекенов. — Где ты, урод? — Тишина, рассеянный свет лампочек под потолком, толстый слой пыли не безликих лицах. Оксана впилась ногтями в ткань брюк и закричала во все горло — Где ты, урод, твою мать!? ГДЕ ТЫ!? Иди сюда! Я здесь! ГДЕ ТЫ, УРОД! МРАЗЬ! ТВАРЬ! ГДЕ ТЫ, МРАЗЬ?! — Строительные, армейские, шахтерские каски. — Я пришла! Иди сюда, сукин сын! — Бейсболки, котелки, ушанки, дамские шляпки. — ПАДАЛЬ! ПОЧЕМУ? ПО-ЧЕ-МУ!? — Летные шлемы, шапочки для купания, пионерские пилотки, бескозырки. — Я не хочу… За что? — Армейские фуражки, арабские чалмы, дворовые вязанки. — Я не хочу…
В центре помещения на постаменте стояла большая черная коробка, перевязанная красной лентой, с бантом. И карточка: «Создание Эйгена Блейлера».
В коробке лежала большая уродливая игрушка — сшитые вместе плюшевый медведь и тряпичная кукла.
— Так это ты? — девушка смотрела в пуговичные глаза. — Всего-навсего кучка ваты? А столько шума… Ну, и что ты мне ответишь? Ты хоть говорить можешь? — Она провела пальцами по морде медведя и ногтем сорвала пуговицу. — Говори. Отвечай мне, урод. — Она закричала, — ОТВЕЧАЙ!
Двери комнаты шляп открылись, и скрип петель разлетелся по пустынному зданию. Оксана вышла неуверенной походкой, закрыла дверь и облокотилась о стену, глядя в пустоту.
— Оно вам помогло?
Оксана подняла мутный взгляд на Дениса Денисовича, сидящего на ступенях лестницы и читающего газету.
Покачала головой:
— Не знаю.
— Что оно сказало?
— Ничего. Он не умеет говорить.
Физик поднялся, убрав газету:
— Но что оно вам показало? Что вы видели?
— Я не знаю… Ваша теория… Она не совсем верна.
В осеннем небе тускло светило прохладное солнце. Было холодно и сыро. Оксана смотрела, как он подходит к табачному ларьку. Он заметил ее, печально улыбнулся, протянул в окошко деньги и забрал пачку. «Плачущий ангел». Крепкие. Он только их курит.
— Я знал, что рано или поздно ты придешь. — Леонид распечатал пачку, достал сигарету и подкурил. Его рваный шрам на шее кровоточил.
— Если бы ты сразу мне сказал, — Оксана смотрела на него, — я бы там не оказалась. Ты не должен был брать меня с собой.
— Прости. — Леонид присел на скамейку. — Я думал, что обойдется. Я слишком долго был один. Я дурак. Прости. — Он потупил взгляд.
Она еле заметно улыбнулась:
— У тебя был красивый голос.
— Спасибо.
— Вы с рождения были такие? — она смотрела на играющих детей. — Я имею в виду, застрявшими между живыми и мертвыми.
— С рождения… скорее всего. Мы с Кассандрой были друг у друга на ладонях. Знаешь, — он посмотрел на Оксану, — как это, когда ты никогда не бываешь одна? Когда рядом с тобой всегда человек, который для тебя всё. И ты знаешь, что так будет всегда. И нам никогда не было страшно, — он затянулся. — А в одиннадцать лет нас разделили. И я… — он провел пальцами по кровоточащему шраму, — я перестал разговаривать. — Он усмехнулся, — Мы продолжали спать, принимать душ… всё вместе. Боялись на шаг друг от друга отойти. А потом мы начали взрослеть. И тогда стало по-настоящему страшно.
— Она умерла?
— Ты же прочитала письмо. — Леонид выбросил окурок. — Разве нет?
— И что ты теперь? — спросила она. — Ты так и будешь бежать?
— Когда я один, мне страшно, — он вдавил окурок в асфальт каблуком, — а без нее я всегда один.
Они молчали некоторое время.
— Мой отец умер от инфаркта, — сказала Оксана. — И я даже не знаю, жаль мне его или нет. Продолжаю я его ненавидеть или нет.
Леонид взглянул на нее, достал новую сигарету и подкурил:
— Когда мы с Кассандрой были детьми, мы придумали лоскутный мир. В этом мире все сшито из маленьких кусочков тонкой иголкой. И все люди тоже сшиты друг с другом особыми… волшебными нитками. И чем люди роднее, тем крепче эти нитки. И… когда один человек причиняет боль другому, эти нитки слабеют, и слабеют… пока не порвутся. И если тебе причинили боль, а ты ответил тем же, то вы рвете все… И расползаются все кусочки, из которых сделан мир. И не остается ничего. — Он выпустил густой клуб дыма. — И чем взрослее я становился, тем больше верил в эту нашу детскую выдумку.
— И больше ничего не остается? — спросила Оксана. — Совсем ничего?
— Остается. Дырки, из которых лезут мертвые. Такие, как твой убийца. Такие, как ты.
Страница
9 из 10
9 из 10
