Хозяин дома

Нет, не привязанный, а как будто приклеился. Как гвоздь к магниту.

— Очнулся, голубчик, — хехекнул знакомый голос.

Сухроб запрокинул голову — аж позвонки захрустели — и увидел своего коварного работодателя. Он понял, что это был давешний дядька в кожаном плаще, хотя сейчас на нём была чёрная накидка с капюшоном, скрывающим пол-лица.

— Жди, парень, сейчас за тобой Хозяин придёт.

Сухроб покрылся холодным потом.

— Атэц… Хазяин… Гаспадин… Ны убывай! Што хош дэлай, ныкто не видит, ны убывай… — Он и вправду был готов вытерпеть что угодно, он бы это пережил… только чтобы жить дальше.

— Цыц! Молчи, животинка, ряду не мешай! — прикрикнул похититель и, вытянув в направлении Сухроба левую руку, сделал кистью странный жест… как будто заклеивал что-то косым крестом… и Сухроб перестал владеть своим телом. Но, неподвижный и безъязыкий, он видел, слышал и чувствовал всё до конца.

Несколько секунд похититель смотрел в лицо Сухроба. Удостоверившись, что пленник нем и недвижим, неторопливо двинулся вокруг камня против часовой стрелки. При этом он негромко приговаривал слова, половину из которых Сухроб не понимал, но один только голос, напоминающий шипение гюрзы, пугал пленника до потери сознания… почти. Сознание он так и не смог потерять.

— Стану я, Викентий, не перекрестясь, пойду я, Викентий, не благословясь, на восток хребтом, на закат лицом, не путем, не дорогой, а подземным ходом, не в чисто поле, а в тёмное подземье, а в тёмном подземье — тёмная келейка, а во тёмной келейке — сего места суровый Хозяин, дому хранитель, духам повелитель, злыдням гонитель да лютый губитель, а поклонюсь я Хозяину жертвой доброй, небитой-некровавленной, и быть тебе, Хозяин, завсегда в силе, храни, Хозяин, дом сей и людей, в нём живущих, от всякого зла и порчи, а слова мои, какие недоговорены, какие переговорены, будут крепки да лепки!

Он не спеша ходил вокруг камня и бормотал странные, шуршащие, колючие слова. Сухроб, одуревший от всего происходящего, не в силах вымолвить ни слова, бессмысленно пялился в угол. Пятно тени в нём внушало ему безотчётный ужас — и всё же он не мог отвести от него глаз. Через некоторое время он увидел, как это пятно задрожало — так колеблется воздух над костром. Странная, зыбкая фигура, похожая одновременно на высокого длиннорукого человека и на копну сена, двинулась оттуда в его сторону. Сухроб едва не обмочился от страха, когда увидел, что подземное чудище рассматривает его и улыбается — так, как улыбался бы он сам при виде свежепожаренного, истекающего соком шашлыка.

— Вот, Викентий Петрович. — Старший участковый уполномоченный, капитан Коротков, разложил на столе несколько фотографий. На фото была девушка… или девочка, хотя все эти снимки были сделаны в течение одного года. Да, на одних была девочка — милый ребёнок, которому невозможно отказать в ласке и защите. На других — девушка: то весёлая, то задумчивая, то дерзкая, то нежная — прекрасная повелительница мужчин.

— Таня Веснова. Её изнасиловали и убили, — продолжал капитан. — В больницу её привезли с выколотыми глазами и распоротым животом. Как выжила — не знаю. Прооперировали. А она потом, после операции, на обеих руках вены перегрызла и… всё. Уже не откачали. Хоть и грех так говорить, а я её не осуждаю. Какая бы у неё теперь жизнь была…

Человек, сидящий напротив капитана, в котором Сухроб узнал бы своего нанимателя, взял со стола одну их фотографий и зачем-то внимательно всмотрелся в неё. Это был чёрно-белый снимок. Таня сидела возле окна, и солнечные лучи, казалось, переплетались с её волосами.

— А вот человек, которого подозревают в том, что именно он её убил. Сухроб Абдулло-оглы Нафигуллаев. Работал дворником при ДЭЗ в том самом доме, где проживала убитая. Веснову нашли двадцать седьмого февраля вечером, а двадцать восьмого Нафигуллаев не вышел на работу. И где он сейчас — неизвестно. Похоже, что скрылся.

На лице Викентия Петровича не дрогнул ни один лишний мускул. Человек, изображённый на фото, был ему хорошо знаком, но он рассматривал карточку так, как будто видел это лицо впервые.

— Так. И что?

— А то, что вас видели с этим человеком, — капитан добавил металла в голос.

Викентий Петрович усмехнулся и откинул за ухо длинную сивую прядь.

— Ох, Семён Георгич, труженик вы наш, а ваша служба и опасна и трудна! Вас, наверное, стукачи-то ваши совсем задёргали. Сейчас они везде его будут видеть. Что ж, был я днями на автовокзале… зачем был, надеюсь, не станете пытать? вот и правильно! значит, был на автовокзале, а какой-то парнишка приезжий попросил дорогу показать. Ну, а мне по пути было — отчего бы не проводить? Только тот ли это был, кого вы ищете — не знаю.

— До подвала, — дёрнул усом участковый.

— А?

— Мой, как вы изволите выражаться, стукач видел, как вы с этим «парнишкой приезжим», оч-чень похожим на Нафигуллаева, спустились в подвал дома номер девятнадцать по улице Двадцати шести Бакинских Комиссаров.