Догляд

Планшет, как выразился папа, «погас как свеча» — ещё там, на пригорке, — папин и Маринкин телефоны работали как та мигалка в анекдоте — «работает, не работает, работает, не работает», — а у этой Наяры телефона вообще не было! — Папа, ну могли ведь все умереть? От старости, да? И от болезней?

— Это жилая деревня, придурок, — фыркнула Муся. — Тут живут, понял?

— Кто живёт? — надулся Гоша. — И собак даже нет. И кошек.

— Может, есть. Может, просто не видно.

Муся это так сказала — чтоб не смолчать. Какие ж собаки, когда ни одной конуры!

Андрей Денисыч присел на корточки, оперевшись спиной о нагретую солнышком бревенчатую стену.

— Ух. Устал я, что ли… Мусь, а почему деревня так называется? Догляд, или как его… Кто за кем доглядывает?

Муся пожала плечами.

— Хатар, плохо, — пробормотала Наяра. Она сидела, поджав ноги, прямо на земле. И вряд ли, надо сказать, рисковала испачкаться — земля здесь, буквально повсюду, была хорошо, будто специально, утоптана… Зачем? кем?

— Что? — не расслышал Андрей Денисыч.

Наяра молчала.

— Она сказала «плохо»! — доложил Гоша.

— Сам вижу, что ничего хорошего… Кстати, Мусь, этнограф ты наш, историк, — ты и это не заметила? — кивнул отец куда-то вниз, под избу.

— Я не историк. Может, и не буду. Чего не заметила?

— Домики-то — без фундаментов. И, похоже, все…

— Ну и что?

— Старинные, видно, очень.

— Мы, вообще-то — папа! — в старую деревню и ехали.

— Славные всё-таки домишки…

— Славные. Только вот как мне это для доклада поможет? Что мне их теперь — нарисовать?

— Мм… Сколько ты фотографий сделала?

— Десять, двадцать. Двенадцать, пятнадцать! Не знаю я. Щелчок этот дурацкий пропадал… Да они же одинаковые все, это всё равно, что одна! И та совсем издалека, сверху!

Сказать, что Муся была не в духе, — ничего не сказать. Ну где она возьмёт этот несчастный «фольклор», когда жители все как один то ли пропали, то ли попрятались! Разве такое вообще бывает? Нелепица… Мало того — ещё и с фотками ерунда какая-то получалась. Чего она там, с пригорка того, нафотала, было как-то неясно — фотик почти одновременно с планшетом «умер», — а здесь, внизу, сколько она ни билась, всё впустую. Оба телефона, и её и отцовский, какие-то, дурацкие совершенно, трюки выделывали: то памяти нет, то чёрный экран, то синий экран, то вроде всё уже, есть фотография, есть — и сразу нету!

— Марин… — начал Андрей Денисыч.

— Я знаю! Но я никуда не поеду.

— Здесь останемся? Мы и так, Мусёнок, хорошо если к одиннадцати вернёмся…

Андрей Денисыч говорил очень спокойно. Это вообще был их основной договор: не психовать. Сердиться-то Муся не умела, а вот истерить…

— Конечно, мы здесь не останемся, — немного помолчав, проговорила она. — Мы отсюда — уедем. Но мне нужно — понимаешь? — очень нужно с ними поговорить. Видишь, какие у них дома? Они, наверно, и говорят так же. Как… как в позапрошлом веке!

— Сейчас они никак не говорят.

— Почему?

— Потому что.

-?

— Потому, — усмехнулся отец, — что сейчас их тут нет. Ты же видишь.

— Пап, а куда они ходят в магазин? — Гоша, по брёвнам, залез под самую крышу одного из домиков и спрашивал оттуда.

— Свалишься. В магазин, говоришь… Меня вот больше другое интересует. Куда они…

— Папа! Там человек! Он тащит собаку!

Этот сгорбленный старик, вероятно, только что вышел из какого-то из домиков. Муся и минуту назад прекрасно видела те избушки, между которыми он теперь плёлся, и минуту назад его там — не было.

Он тащил пёсика на леске, длинной спутанной леске, обмотанной вокруг тощей собачьей шеи. Собачка дёргалась во все стороны, упиралась, но звуков никаких не издавала. Как немая — молча, беззвучно…

Старик совершенно не смотрел ни по сторонам, ни перед собой, брёл, сильно опустив голову, прямо на них и вскоре практически уткнулся в сидевшую всё так же индифферентно Наяру (она только слегка отодвинулась, и то не сразу).

— Папа, ужас! — шепнула Муся. Леска впивалась в шею бедной собаки так, что было больно смотреть.

— Куда это вы его… ведёте? — тихо спросил Андрей Денисыч, пытаясь заглянуть старику в лицо. Но тот, остановившись, согнулся ещё сильнее.

— О господи!— не выдержала Муся. — Вы что? Отпустите! — и сама выдернула леску из рук старика.

Старик не отреагировал, никак, — так и стоял замерев. Освобождённый пёсик, напротив, принялся вертеться как ужаленный. Вопреки ожиданиям, он и не думал убегать, крутился под самыми ногами, и эти его «кручения» были какими-то неприятно-бессмысленными.

— Собака-собака, — равнодушно позвал Гоша и посвистел (кошек он любил куда больше). Собака словно бы не слышала.

— Да погоди ты с собакой!