Догляд

— махнула на него Муся, как будто это не она мгновенье назад выкрикивала своё «отпустите!». — Дедушка… — обратилась она к старику, прокашлявшись (кашляла и соображала, как обратиться, больше-то всего этот неухоженный старикашка напоминал бомжа, — что, «уважаемый бомж»… — Дедушка… мы, можно сказать, к вам в гости. Ну, не именно к вам, а к… — Муся запнулась. «Дедушка», наконец, поднял на неё свои мутные глаза.

— Эы…

— Папа… — прошептала, инстинктивно пятясь, Муся, — а вдруг… вдруг это деревня психов? Маньяков всяких… Вот он и собаку, да? Да и сама собака…

Да и сама собака нормальной не выглядела. Продолжала крутиться как заведённая. Может быть, старик её как-нибудь покалечил?

— Папа! Там ещё! Там какая-то бабка!

— Что ещё за «бабка», Георгий, — поморщился Андрей Денисыч. — Тогда уж… бабушка.

… — А магазин-то до нас ездить, а как жеть? Большая такая машина. Нам такая большая и не надоть. Куды-то потом она на Курково едить, на Олёмшу, туды…

Бабушку звали Надежда Васильевна («Васильна кличуть»). Потчуя гостей чаем с сухарями, она, с лёгкой старческой руки (во всех смыслах лёгкой, — старушка была маленькой, сухонькой), развеивала все их «странно».

Странный дедок действительно был психически ненормальным, да и его несчастная собака что-то вроде того («дуроковатый он, Семёныч-то, и Рыжик евоный дуроковатый»).

Заборов в Догляде «отродяся» не было. Избушки эти в незапамятные времена построили некие «бщики», — так бабуля называла «общинников», Муся, уже как-то слышавшая о них, догадалась почти сразу.

— Ты, пап, пойми, — поясняла она вполголоса, — эти общинники — у них всё общее было, ну вот, может, и решили, что заборы — лишнее…

— Прямо коммунисты, — хмыкнул Андрей Денисыч. Но от сердца у него отлегло. Слава богу, хоть не маньяки, не сектанты какие-нибудь. Да и без мистики вроде бы обошлось. А то ведь, как техника гаснуть начала, много чего в голову полезло. Вроде интеллигентный человек, а вот же, повеяло чем-то потусторонним… Было повеяло. Но эта шустренькая бабуля, спасибо ей на добром слове, всё по местам расставляла. С техникой, правда, по-прежнему неясно (и ничего, и с этим прояснится!), а в остальном… Общинники так общинники. Большевики в миниатюре!

— А огороды как же? грядки? Ну, картошка, капуста… — укреплял позиции Андрей Денисыч. Чтобы уж и тени мистики не осталось, одни здравые факты.

— Картофелька — там, — широко махнула рукой Васильна.

— Где-то за деревней, — решила Муся.

— А вы-то, Надежда Васильевна, тоже общинница?

— Дык… куды мне, — отмахнулась старуха. Но было видно, что ей приятно. — Бщики сильнюшшие были…

— Какие?

— Сильные, говорит, были, — «перевела» Муся.

— Сильнюшшие, да. Лихо побарывали.

— Эти общинники… они вроде как верили… — пыталась то ли вспомнить, то ли получше сформулировать Муся… — верили, что все вместе могут победить всё нехорошее… в общем — зло. У них там обряды всякие были…

«Всё-таки сектанты!».

— Обряды?

— Ну да… Они это зло… ну как бы вызывали, что ли. Чтобы побороть.

— Побарывали, а как жеть, — согласилась Васильна. Она внимательнейшим образом слушала Мусины пояснения, даже сухарь прекратила мусолить.

— Интересно… А историчка твоя — тебя предупреждала? Нина эта твоя, Сергеевна.

— О чём, папа!

— Да обо всём. Обо всём вот этом. Лихо, общинники…

— Их же нет уже! Они раньше жили, давно.

— Давно, давно, — закивала Васильна, вновь принимаясь за сухарик. — Чичас-то нету. Чичас мы…

— Старики? И много вас?

— Дык — все, а как жеть.

— Что ж нам никто не открывал? Мы уж тут отчаялись. Стучали, стучали… Боитесь приезжих?

Васильна не ответила, только голову наклонила, как будто не поняла или не расслышала вопроса.

— Боитесь, говорю? — громко переспросил Андрей Денисыч.

— Боязно, — кивнула старушка.

Воцарилось молчание. Слышно было только как Васильна с сухарём возится. У неё не было зубов, и ей приходилась его долго обсасывать, размягчая, а потом отламывать губами. В чае он не размокал — сухарь был твердокаменным, а чай остывшим.

Наяра и Гоша от этого чая из мутной трёхлитровой банки и вовсе отказались, взяли только по сухарю. Да и места у стола, навеки придвинутого к окну (зачем-то его ножки были к полу приколочены!), получалось только три. Наяра — как-то так, тихой сапой, ничего не говоря — присела на кровать, а Гоша, немного побродив по избушке, — в угол, на ведро, закрытое широкой доской. Он отвязал от ручки шкафа одну из верёвочек (эти верёвочки были буквально на каждой ручке чего бы то ни было) и вязал на ней, от нечего делать, узелок за узелком…

— А… часто к вам магазин приезжает? — не зная, что ещё спросить, Муся вернулась к уже, собственно, спрошенному.