Добавить в моё избранное
26 мин, 42 сек 2477
Она перестала трястись и качаться — и замерла в воздухе. Зависла! Притом Андрей Денисыч никак не мог отделаться от совершенно необъяснимого ощущения, что это каким-то образом связано с ним.
Повисев некоторое время без движения, она очень медленно — Андрей Денисыч не сразу и заметил, что это происходит — стала двигаться в его сторону. К нему! Нет, всё-таки в его сторону — почему он, собственно, решил, что к нему? Решил и всё! Отпрянул от окна, буквально отскочил на табуретке.
— О господи… Всё, баста! — неизвестно к чему ляпнул Андрей Денисыч.
Он закрыл лицо ладонями, ясно понимая, чётко чувствуя одно — больше нельзя, не надо смотреть.
С другой стороны, не менее ясно и чётко он понимал и чувствовал, что смотреть его тянет. Что для него огромную, просто физически ощущаемую трудность составляет это сидение поодаль от окна (поодаль, а не рядом, не впритык, не вот тут!), эти ладони на глазах…
И Андрей Денисыч справился с этой трудностью.
Он поднялся, загнал табуретку под стол. Немного постоял, словно размышляя или собираясь с силами. И вдруг как подкошенный повалился на стол — да так, что едва не уткнулся лицом в окошко…
Буквально в нескольких сантиметрах, с другой стороны окна, на него тоже смотрели. Смотрела изба. Это был взгляд, именно взгляд, ни что иное. И это было ясно как дважды два, как день, который казался теперь невыразимо далёким — тот, что прошёл. А грядущий — невозможным, да и ненужным. Изба смотрела окном. Квадратным маленьким оконцем — но уже в следующую секунду оно не выглядело маленьким. Но не выглядело и большим, — оно было таким, каким было. Данностью. Сизой, голубой, сумеречной данностью — как тоскливая тень плохого, так его ужаснувшая. Тогда. Но не сейчас. Сейчас ужаса не было, было желание смотреть, и смотреть, и смотреть… Смотреть прямиком в этот взгляд, в этот квадрат. Сумеречный сизый квадрат, медленно расползающийся по всему полю зрения, по всей голове. Или это слёзы выступили от напряжения? Или это от усталости голова тяжёлая?
— Догляд!…
Голос старухи. Визгливый какой…
— Папа!
— Папа!
Ну а это — Гошин и Мусин.
Повисев некоторое время без движения, она очень медленно — Андрей Денисыч не сразу и заметил, что это происходит — стала двигаться в его сторону. К нему! Нет, всё-таки в его сторону — почему он, собственно, решил, что к нему? Решил и всё! Отпрянул от окна, буквально отскочил на табуретке.
— О господи… Всё, баста! — неизвестно к чему ляпнул Андрей Денисыч.
Он закрыл лицо ладонями, ясно понимая, чётко чувствуя одно — больше нельзя, не надо смотреть.
С другой стороны, не менее ясно и чётко он понимал и чувствовал, что смотреть его тянет. Что для него огромную, просто физически ощущаемую трудность составляет это сидение поодаль от окна (поодаль, а не рядом, не впритык, не вот тут!), эти ладони на глазах…
И Андрей Денисыч справился с этой трудностью.
Он поднялся, загнал табуретку под стол. Немного постоял, словно размышляя или собираясь с силами. И вдруг как подкошенный повалился на стол — да так, что едва не уткнулся лицом в окошко…
Буквально в нескольких сантиметрах, с другой стороны окна, на него тоже смотрели. Смотрела изба. Это был взгляд, именно взгляд, ни что иное. И это было ясно как дважды два, как день, который казался теперь невыразимо далёким — тот, что прошёл. А грядущий — невозможным, да и ненужным. Изба смотрела окном. Квадратным маленьким оконцем — но уже в следующую секунду оно не выглядело маленьким. Но не выглядело и большим, — оно было таким, каким было. Данностью. Сизой, голубой, сумеречной данностью — как тоскливая тень плохого, так его ужаснувшая. Тогда. Но не сейчас. Сейчас ужаса не было, было желание смотреть, и смотреть, и смотреть… Смотреть прямиком в этот взгляд, в этот квадрат. Сумеречный сизый квадрат, медленно расползающийся по всему полю зрения, по всей голове. Или это слёзы выступили от напряжения? Или это от усталости голова тяжёлая?
— Догляд!…
Голос старухи. Визгливый какой…
— Папа!
— Папа!
Ну а это — Гошин и Мусин.
Страница
8 из 8
8 из 8
