Вы слышите свирели скорбный звук? Она, как мы, страдает от разлук. О чем грустит, о чем поет она? Я со своим стволом разлучена. Не потому ль вы плачете от боли, Заслышав песню о моей недоле… «Маснави», Джалаладдин Руми-Мевлеви...
Добавить в моё избранное
24 мин, 3 сек 18075
Шум падающей воды. Рокочущий, подавляющий иные звуки гул ливня перекрывается только громовыми раскатами, спутниками трескучих, ветвистых разрядов. Молнии рвут небо, как тряпку, заставляя его стонать от боли. Шпили зданий подсвечиваются демоническим сиянием и скрывающая оспенное лицо луны пелена туч не в состоянии погрузить город в непроглядный мрак. А ведь слепота — лучший выход, чтобы не видеть возникающих в резких вспышках картин.
Потоки воды — смерть продолжает смеяться, вытирая слезы в уголках черных глазниц. Вода — очищение? Горгульи водостоков блюют фонтанами отравленной влаги, не справляясь, захлебываясь, выплескивая из желобов мутноватую жидкость.
Конечно, сам дождь чист, как и все, ниспосланное небом.
Чей это смех слышится в перерывах между грозовыми ударами? Наверное, гомон биллионов капель играет со слухом злые шутки.
Конечно, дождь чист. Но он смывает с крыш забившиеся меж черепиц хлопья пепла и толстый, жирный слой гари, поднятый накануне с дымом костров. Слизывает со скатов и плюет на землю из агонизирующих пастей каменных изваяний. На улицы, в центре которых сточные канавы и без того полны концентрированного зелья. Вода, лишь тронувшая землю, постройки, деревья — смерть. Только коснувшаяся тяжелого, напитанного миазмами воздуха, неподвижного меж городских стен — тоже смерть.
А капли, что срываются с полей потерявшей форму шляпы путника, бредущего по улице — чисты? Крупные капли, почему-то неестественно медленно и гулко соприкасающиеся с рябящейся поверхностью луж? Так, словно время для них течет по-другому, а пространство починяется иным законам? Все зависит от того, каков он сам, одинокий пилигрим.
Тяжелые, разбитые ботики шлепают по грязи — смеси гниющих нечистот, раскисшей почвы и разлагающихся отбросов. Да, и еще отравленной всем этим воды. Ботинки с плеском погружаются и с чавканьем вырываются из объятий превратившейся в болото мостовой, а стоптанные подошвы во вспышках молний кажутся изъеденными червями из-за ржавых шляпок гвоздей. Такая обувь не предназначена для прогулок в непогоду. Зато кожаная шляпа и грубый плащ вполне уместны под ливнем. Иногда из-под пол верхней одежды показываются ноги в простых холщовых штанах, мокрых и забрызганных коричневыми пятнами.
Естественный атрибут любого странника — посох, отсутствует, а заброшенная на плечо промокшая сума липнет к боку, демонстрируя скудный намек на содержимое у лишь самого своего дна. Руки прячутся под длинными рукавами, лицо скрыто широкими полями шляпы и поднятым воротником плаща, оставляющими обозримым только бледный треугольник чисто выбритого заостренного подбородка.
Есть что-то необычное в этом человеке?
Он находится на улице, когда все стараются отсидеться за запертыми дверями и ставнями. Собственно, человек сейчас абсолютно один в царстве грозы и мутных потоков. Он, не спеша, направляется к городской площади, тогда как те, кто все-таки отваживался покинуть жилище, срываясь на бег, стремились прочь из города. Не торопясь, с ленивым интересом наблюдает являющиеся в блеске молний видения.
Чужак, не подозревающий, что здесь творится?
Тогда как объяснить равнодушный взгляд на торчащую из воды посереди улицы черную руку со скрюченными пальцами? Остальное тело скрыто потоком — центр дороги тут находится ниже обочины. Равнодушие — признак Знания, роднящий пришельца с остальными горожанами, только у последних равнодушие обреченное, а у него, как и положено, бесстрастное.
Путник идет медленно, но уверенно — он знает дорогу.
Вот он на мгновение остановился, увидев стаю крупных крыс, перебирающих лапками, практически наплаву пересекающих его путь. Никакого страха, а ведь крысы, серые твари смертельно опасны ибо несут в себе…
Странник брезгливо фыркнул — похоже, ему просто не нравится, когда кто-либо перебегает ему дорогу. Существа синхронно поворачиваются в сторону человека и очередная небесная вспышка выхватывает из тьмы щетинистые, клыкастые морды и налитые кровью глаза, но…
Пилигрим продолжает путь, а крысы нехотя, ведь им что-то очень нужно на той стороне, уступают, сворачивают назад и скрываются в подворотнях.
Едва уловимые ассоциации — да, путник похож на старого музейного смотрителя, идущего вдоль галереи древних экспонатов. Тысячу раз виденных и не вызывающих эмоций, за исключением одного, особо ценного, влекущего к себе в такой же тысячный раз. Смотрителя музея — собрания ужасов.
Он петляет между огромных, залитых водой кострищ и выходит, наконец, на городскую площадь. Практически посереди открытого пространства гигантская куча обгоревших, тронутых разложением человеческих тел — нереальное переплетение рук, ног и страдания. Остров посреди зловонной лужи, оплетенный высохшими корнями генеалогического древа, окруженный маслянистым пятном из липкой пленки выделений тысячи мертвецов. Создается впечатление, будто даже не дождь затушил это кострище.
Потоки воды — смерть продолжает смеяться, вытирая слезы в уголках черных глазниц. Вода — очищение? Горгульи водостоков блюют фонтанами отравленной влаги, не справляясь, захлебываясь, выплескивая из желобов мутноватую жидкость.
Конечно, сам дождь чист, как и все, ниспосланное небом.
Чей это смех слышится в перерывах между грозовыми ударами? Наверное, гомон биллионов капель играет со слухом злые шутки.
Конечно, дождь чист. Но он смывает с крыш забившиеся меж черепиц хлопья пепла и толстый, жирный слой гари, поднятый накануне с дымом костров. Слизывает со скатов и плюет на землю из агонизирующих пастей каменных изваяний. На улицы, в центре которых сточные канавы и без того полны концентрированного зелья. Вода, лишь тронувшая землю, постройки, деревья — смерть. Только коснувшаяся тяжелого, напитанного миазмами воздуха, неподвижного меж городских стен — тоже смерть.
А капли, что срываются с полей потерявшей форму шляпы путника, бредущего по улице — чисты? Крупные капли, почему-то неестественно медленно и гулко соприкасающиеся с рябящейся поверхностью луж? Так, словно время для них течет по-другому, а пространство починяется иным законам? Все зависит от того, каков он сам, одинокий пилигрим.
Тяжелые, разбитые ботики шлепают по грязи — смеси гниющих нечистот, раскисшей почвы и разлагающихся отбросов. Да, и еще отравленной всем этим воды. Ботинки с плеском погружаются и с чавканьем вырываются из объятий превратившейся в болото мостовой, а стоптанные подошвы во вспышках молний кажутся изъеденными червями из-за ржавых шляпок гвоздей. Такая обувь не предназначена для прогулок в непогоду. Зато кожаная шляпа и грубый плащ вполне уместны под ливнем. Иногда из-под пол верхней одежды показываются ноги в простых холщовых штанах, мокрых и забрызганных коричневыми пятнами.
Естественный атрибут любого странника — посох, отсутствует, а заброшенная на плечо промокшая сума липнет к боку, демонстрируя скудный намек на содержимое у лишь самого своего дна. Руки прячутся под длинными рукавами, лицо скрыто широкими полями шляпы и поднятым воротником плаща, оставляющими обозримым только бледный треугольник чисто выбритого заостренного подбородка.
Есть что-то необычное в этом человеке?
Он находится на улице, когда все стараются отсидеться за запертыми дверями и ставнями. Собственно, человек сейчас абсолютно один в царстве грозы и мутных потоков. Он, не спеша, направляется к городской площади, тогда как те, кто все-таки отваживался покинуть жилище, срываясь на бег, стремились прочь из города. Не торопясь, с ленивым интересом наблюдает являющиеся в блеске молний видения.
Чужак, не подозревающий, что здесь творится?
Тогда как объяснить равнодушный взгляд на торчащую из воды посереди улицы черную руку со скрюченными пальцами? Остальное тело скрыто потоком — центр дороги тут находится ниже обочины. Равнодушие — признак Знания, роднящий пришельца с остальными горожанами, только у последних равнодушие обреченное, а у него, как и положено, бесстрастное.
Путник идет медленно, но уверенно — он знает дорогу.
Вот он на мгновение остановился, увидев стаю крупных крыс, перебирающих лапками, практически наплаву пересекающих его путь. Никакого страха, а ведь крысы, серые твари смертельно опасны ибо несут в себе…
Странник брезгливо фыркнул — похоже, ему просто не нравится, когда кто-либо перебегает ему дорогу. Существа синхронно поворачиваются в сторону человека и очередная небесная вспышка выхватывает из тьмы щетинистые, клыкастые морды и налитые кровью глаза, но…
Пилигрим продолжает путь, а крысы нехотя, ведь им что-то очень нужно на той стороне, уступают, сворачивают назад и скрываются в подворотнях.
Едва уловимые ассоциации — да, путник похож на старого музейного смотрителя, идущего вдоль галереи древних экспонатов. Тысячу раз виденных и не вызывающих эмоций, за исключением одного, особо ценного, влекущего к себе в такой же тысячный раз. Смотрителя музея — собрания ужасов.
Он петляет между огромных, залитых водой кострищ и выходит, наконец, на городскую площадь. Практически посереди открытого пространства гигантская куча обгоревших, тронутых разложением человеческих тел — нереальное переплетение рук, ног и страдания. Остров посреди зловонной лужи, оплетенный высохшими корнями генеалогического древа, окруженный маслянистым пятном из липкой пленки выделений тысячи мертвецов. Создается впечатление, будто даже не дождь затушил это кострище.
Страница
1 из 8
1 из 8
