Добавить в моё избранное
24 мин, 3 сек 18082
А чума — я её просто пережил. Во снах.
— Это такая болезнь. Очень заразная.
— Почти так, — согласился доктор, — почти. Это странное заболевание. В бубонной форме процент летальных исходов невысок, нормальный организм вообще достаточно устойчив к возбудителю. И вместе с тем чума выкашивала целые города. Существует мнение, что пандемии предшествует сочетание ряда уникальных и многообразных факторов. Ведь на фоне чумы в средние века отмечались массовые вспышки оспы, туберкулеза, проказы. Проказы — заразиться которой практически невозможно. Опять же — информация о болезнях того периода крайне недостоверна. Это не предается огласке, но лимфомы, проявления кожного туберкулеза, пневмоцистозы, кандидозы и гистоплазмозы, клинически так похожие на признаки проказы, сейчас считаются СПИД-индикаторными заболеваниями.
Что он несет, этот доктор? Какой СПИД? Какие… плазмозы?
— Это достаточно сложно, я понимаю. Вы когда-нибудь слышали, что у европейцев устойчивость к ВИЧ несколько больше, чем у негроидов? Это так — в наших иммунных клетках отсутствует один специфический белок. Мутация, сбивающая с толку вирус. Не панацея — просто генетический след, оставшийся от встречи с заболеванием в далеком прошлом. Впрочем, я не об этом. Пандемия, уничтожившая в четырнадцатом веке половину Европы — невероятный комплекс моровых заболеваний, просто носивших общее название «чума».
Доктор снял очки и помассировал переносицу.
— И еще — пандемия только на первый взгляд носит неожиданный характер. На самом деле инкубационный период контагиозных заболеваний может продолжаться до семи лет, составляющие болезней способны накапливаться длительный период и активизироваться при воздействии некоторого внешнего фактора. Или нарастать до какой-то критической отметки. Сейчас очень много всего накопилось — ВИЧ, мутации туберкулеза, гриппа, гепатита, что там говорить — банальный герпес, которым заражены девяносто процентов населения.
Я зачем-то провел языком по губам — марлевая повязка все равно скрывала низ моего лица.
— Основываясь на исторических данных, эпидемиологи отмечают шестисот-семисотлетнюю цикличность масштабных эпидемий. Мы на пороге грандиозной пандемии. Дестабилизирующим фактором может оказаться любое природное или техногенное явление — иммунитет человечества не грани. Массовое отравление после аварии в Вашем случае — не исключение. Это закрытая информация, но точечные очаги необъяснимых заболеваний начали наблюдаться на территориях, достаточно удаленных от зоны карантина.
Чтож — некоторое время назад мне тоже перестал нравиться этот мир.
— Боюсь, мы не в состоянии помочь Вашей дочери, как не в силах спасти еще около тысячи человек в нашем центре. И ту, первую волну скоротечных смертей полгода назад мы тоже не могли предвидеть. Но… Вы можете помочь нам. Вы единственный из всех восьми тысяч отселенных, кто до сих пор еще не подвергается химиотерапии.
Зато я активно подвергаюсь другой терапии — алкогольной. Хотят сделать меня подопытной обезьяной, чего непонятного?
— Руководство центра может обратиться к властям для предоставления соответствующих полномочий. Однако я думаю — разумнее будет, если Вы согласитесь добровольно подвергнуться всестороннему обследованию.
Я спокойно выдержал взгляд. Откуда уверенность, что препарирование меня, несчастного, ничего не даст? Денег на счету хватит, чтобы затеряться где-нибудь в глуши. Химиотерапия, искусственная вентиляция легких и препараты, погружающие в нескончаемый сон. Снов я боюсь еще больше, чем растительного существования. Утром меня не найдет даже федеральный розыск. Попрощаться с дочерью.
— Я могу подумать?
— До завтра.
— Хорошо. Разрешите, я вернусь к ребенку?
— Конечно.
Медбрат в палате действительно жевал. Все еще. Какой-то новый — субтильный, бледного вида, с хвостом светлых волос на затылке. Он, не поднимая глаз, согласно кивнул, когда я попросил разрешения зайти и чуть посторонился, пропуская к стеклу.
Я не могу смотреть на это без слез. Аппаратура зловеще перемигивается над небольшой колыбелью. Мониторы рисуют дорожки цветных графиков, строчат цифры лишь им известных параметров. Оцифрованная жизнь в диагонали семнадцати дюймов. Провода капельниц, трубки катетеров, пиявки датчиков. Такое родное лицо с закрытыми глазами, простыня-саван и паутина, тянущаяся от искусственных органов. Она хоть иногда приходит в себя? Надеюсь, что нет.
В ответ на мои мысли девочка открывает глаза. Осмысленный, полный боли взгляд. И еще — она что-то говорит. Перегородка заглушает звук, я прижимаюсь к стеклу и слышу, читаю по губам…
— Папа, он пьет кровь…
Короткий смешок за спиной. Резко разворачиваюсь. Мне кажется, я догадываюсь, что не нравилась в улыбке собеседника городскому главе. Зубы — их розоватый цвет и острый вид.
— Это такая болезнь. Очень заразная.
— Почти так, — согласился доктор, — почти. Это странное заболевание. В бубонной форме процент летальных исходов невысок, нормальный организм вообще достаточно устойчив к возбудителю. И вместе с тем чума выкашивала целые города. Существует мнение, что пандемии предшествует сочетание ряда уникальных и многообразных факторов. Ведь на фоне чумы в средние века отмечались массовые вспышки оспы, туберкулеза, проказы. Проказы — заразиться которой практически невозможно. Опять же — информация о болезнях того периода крайне недостоверна. Это не предается огласке, но лимфомы, проявления кожного туберкулеза, пневмоцистозы, кандидозы и гистоплазмозы, клинически так похожие на признаки проказы, сейчас считаются СПИД-индикаторными заболеваниями.
Что он несет, этот доктор? Какой СПИД? Какие… плазмозы?
— Это достаточно сложно, я понимаю. Вы когда-нибудь слышали, что у европейцев устойчивость к ВИЧ несколько больше, чем у негроидов? Это так — в наших иммунных клетках отсутствует один специфический белок. Мутация, сбивающая с толку вирус. Не панацея — просто генетический след, оставшийся от встречи с заболеванием в далеком прошлом. Впрочем, я не об этом. Пандемия, уничтожившая в четырнадцатом веке половину Европы — невероятный комплекс моровых заболеваний, просто носивших общее название «чума».
Доктор снял очки и помассировал переносицу.
— И еще — пандемия только на первый взгляд носит неожиданный характер. На самом деле инкубационный период контагиозных заболеваний может продолжаться до семи лет, составляющие болезней способны накапливаться длительный период и активизироваться при воздействии некоторого внешнего фактора. Или нарастать до какой-то критической отметки. Сейчас очень много всего накопилось — ВИЧ, мутации туберкулеза, гриппа, гепатита, что там говорить — банальный герпес, которым заражены девяносто процентов населения.
Я зачем-то провел языком по губам — марлевая повязка все равно скрывала низ моего лица.
— Основываясь на исторических данных, эпидемиологи отмечают шестисот-семисотлетнюю цикличность масштабных эпидемий. Мы на пороге грандиозной пандемии. Дестабилизирующим фактором может оказаться любое природное или техногенное явление — иммунитет человечества не грани. Массовое отравление после аварии в Вашем случае — не исключение. Это закрытая информация, но точечные очаги необъяснимых заболеваний начали наблюдаться на территориях, достаточно удаленных от зоны карантина.
Чтож — некоторое время назад мне тоже перестал нравиться этот мир.
— Боюсь, мы не в состоянии помочь Вашей дочери, как не в силах спасти еще около тысячи человек в нашем центре. И ту, первую волну скоротечных смертей полгода назад мы тоже не могли предвидеть. Но… Вы можете помочь нам. Вы единственный из всех восьми тысяч отселенных, кто до сих пор еще не подвергается химиотерапии.
Зато я активно подвергаюсь другой терапии — алкогольной. Хотят сделать меня подопытной обезьяной, чего непонятного?
— Руководство центра может обратиться к властям для предоставления соответствующих полномочий. Однако я думаю — разумнее будет, если Вы согласитесь добровольно подвергнуться всестороннему обследованию.
Я спокойно выдержал взгляд. Откуда уверенность, что препарирование меня, несчастного, ничего не даст? Денег на счету хватит, чтобы затеряться где-нибудь в глуши. Химиотерапия, искусственная вентиляция легких и препараты, погружающие в нескончаемый сон. Снов я боюсь еще больше, чем растительного существования. Утром меня не найдет даже федеральный розыск. Попрощаться с дочерью.
— Я могу подумать?
— До завтра.
— Хорошо. Разрешите, я вернусь к ребенку?
— Конечно.
Медбрат в палате действительно жевал. Все еще. Какой-то новый — субтильный, бледного вида, с хвостом светлых волос на затылке. Он, не поднимая глаз, согласно кивнул, когда я попросил разрешения зайти и чуть посторонился, пропуская к стеклу.
Я не могу смотреть на это без слез. Аппаратура зловеще перемигивается над небольшой колыбелью. Мониторы рисуют дорожки цветных графиков, строчат цифры лишь им известных параметров. Оцифрованная жизнь в диагонали семнадцати дюймов. Провода капельниц, трубки катетеров, пиявки датчиков. Такое родное лицо с закрытыми глазами, простыня-саван и паутина, тянущаяся от искусственных органов. Она хоть иногда приходит в себя? Надеюсь, что нет.
В ответ на мои мысли девочка открывает глаза. Осмысленный, полный боли взгляд. И еще — она что-то говорит. Перегородка заглушает звук, я прижимаюсь к стеклу и слышу, читаю по губам…
— Папа, он пьет кровь…
Короткий смешок за спиной. Резко разворачиваюсь. Мне кажется, я догадываюсь, что не нравилась в улыбке собеседника городскому главе. Зубы — их розоватый цвет и острый вид.
Страница
7 из 8
7 из 8
